Там, где не удавалось воспроизвести уклад, оставшийся на родине, поселенцы пытались облегчить себе жизнь. К примеру, они держали слуг, с которыми разговаривали на пиджине, дикой смеси английского и китайского.

В этот период вошли в моду кругосветные путешествия. С 1845 года из Шанхая в Гонконг можно было доплыть на пароходе, а через пару лет пароходная компания, известная на весь мир под названием «Р&О», открыла и новые маршруты, которые приобрели популярность среди тех, кто мог себе позволить подобные поездки. Вот что писала некая миссис Дульцимер своей подруге в 1863 году: «Дорогая моя, если тебе придется попасть в кораблекрушение, то постарайся, чтобы в этот момент ты находилась на корабле, принадлежащем „Р&О“. Видишь ли, другие компании тебя просто банально утопят, а это, согласись, удел пассажиров второго класса. Недавно мне удалось пережить кораблекрушение с „Р&О“, и, скажу тебе, это был просто пикник, а не кораблекрушение».

Богатые и знаменитые наряду с менее богатыми и менее знаменитыми, так же как и безвестные бедняки хотели своими глазами увидеть масштаб империи, и Шанхай был обязательной остановкой для каждого уважающего себя туриста. В 1920-х здесь побывал драматург Ноэль Ковард. Он простудился и, валяясь с температурой в гостинице «Катай», написал свою пьесу «Частная жизнь» за четыре дня. В Китай приезжали Хаксли, Моэм, Рассел и Бернард Шоу.

За пределами Шанхайского клуба бывшие офицеры белой гвардии вовсю сорили деньгами в ночных клубах и ресторанах, шикарных магазинах и ателье. Это были представители верхушки общества и среднего класса, вынужденные уехать из России, когда к власти пришли большевики, и сохранять верность царю стало смертельно опасно. Те, кому не удалось бежать в Европу, пересекли Сибирь и оказались в Китае. Лишенные гражданства, эти русские были, по сути, бездомными. Шанхай охотно принимал беженцев, но к русским относился с легкой долей презрения. С ними здесь не вели никаких дел, так что их существование было поставлено под угрозу, а жили белоэмигранты, надо сказать, на широкую ногу.

Разумеется, у Шанхая была и иная сторона, более грустная и непривлекательная. Здесь процветали гангстеры, опиумные притоны и бордели. По оценкам историков, в 1920-х годах около одного процента всего женского населения города торговало собой. Двенадцатилетние девочки приводили в восторг клиентов своими крошечными ножками.

Обычай бинтовать ноги зародился еще в десятом веке, видимо, в силу того, что при дворе императоров династии Тан популярны были иностранные танцовщицы. Танцовщицы эти покорили публику своими грациозными движениями и умением стоять на носочках. Китайцы стали подражать иностранкам и бинтовать девочкам ноги, правда, танцовщицы-то делали это только для того, чтобы стоять на носках, тогда как для китайцев подобный обычай с течением времени стал нормой жизни. На крошечных изуродованных ступнях, напоминающих копытца, женщины и стоять-то толком не могли, так что были не способны далеко уйти, а это как нельзя лучше соответствовало канонам конфуцианства, проповедовавшего, что дочери и жены должны знать свое место. Кроме того, ножки-лотосы считались сексуально привлекательными. Чтобы удержать равновесие, женщинам приходилось семенить маленькими шажками, что развивало мышцы влагалища, а значит, усиливало наслаждение мужчины.

Девочкам бинтовали ноги примерно с четырех-пяти лет. Большой палец, который называли «золотым лотосом», оставляли свободным, а остальные четыре загибали и перевязывали. С каждым днем повязка становилась все туже, и ступня постепенно деформировалась. Бывали случаи, когда начинался воспалительный процесс и изуродованные пальцы попросту отваливались. Через пару лет процесс считался завершенным, женщина получала крошечную ножку — объект вожделения мужчин.

В шанхайских борделях посетители играли в маджонг и курили опиум, а девушки наблюдали за игрой, а потом мужчины пили из стаканчика, поставленного в миниатюрную туфельку, чтобы заодно вдохнуть чудесный аромат крошечной ножки. Вот как описывает процесс Стерлинг Сигрейв в своей книге: «В отдельном кабинете клиенты ласкали миниатюрные ножки девушек, лизали их и даже обмакивали в чай, прежде чем выпить его. Особенно изысканным удовольствием считалось съесть миндальное зернышко, помещенное между искалеченными пальцами. Когда клиент уже не мог более сдерживаться, то начиналась так называемая игра „в тучку и дождик“»[8].

Зачастую девочек в бордели продавали обнищавшие родители. Их братьям и младшим сестрам тоже не позавидуешь. На шелкопрядильных фабриках маленькие дети вытаскивали коконы из кипятка прямо голыми руками, а младенцы лежали тут же на полу, под ногами у работающих матерей.

В своем «Путешествии на войну» Ишервуд пишет: «На заводе по производству батарей у половины детей на деснах были синие полосы — признак отравления свинцом. Редко кому из малолетних рабочих удавалось прожить больше года или полутора».

На улицах рикши пытались заработать себе на хлеб. Чаще всего это были крестьяне, которым пришлось по каким-то причинам оставить родные деревни. В начале двадцатого века рикш в Шанхае насчитывалось около восьмидесяти тысяч. У них не было своих повозок, приходилось платить за аренду один шанхайский доллар в сутки. Обычно рикши скидывались и брали повозку вдвоем, а работали посменно по двенадцать часов. Заработок за смену составлял, как правило, шестьдесят-семьдесят центов. С вычетом аренды на еду и жилье почти ничего не оставалось. Да и к ростовщикам не больно-то обратишься: они ссужали деньги под сто двадцать процентов. Одна богатая китаянка как-то заявила: «Наши рикши такие крепкие, что мы относимся к ним, как к автомобилям». Вот, правда, автопробега этим «автомобилям» хватало только до сорока лет.

Тела бедняков и трупики брошенных младенцев женского пола в те времена валялись прямо на улице. По подсчетам, в последнее десятилетие до победы коммунистов с улиц Шанхая убирали в год около тридцати тысяч трупов. В реках плавали мусор и экскременты. Вода воняла так, что даже белье после стирки дурно пахло, а от «чистых» рубашек развивались экзема и прочие кожные заболевания. Дошло до того, что богатые шанхайцы отправляли грязное белье в двухнедельное путешествие в Японию.

Я спустилась в метро и доехала до бывшей французской концессии. Здесь до сих пор сохранились старинные трехэтажные дома с мансардными окнами и ставнями, хотя стены выцвели, и краска на оконных рамах облупилась.

Раньше здесь обитали не только французы, так же как и в Иностранном поселении жили не сплошь англичане и американцы. В 1920-х этот район населяли около полумиллиона человек, и среди них всего около полутора тысяч французов. Большинство же — богатые китайцы, самые состоятельные из которых купили себе огромные особняки с тенистыми садами. В этом районе жил Сунь Ятсен с супругой.

В нескольких кварталах отсюда расположен дом Чжоу Эньлая, впоследствии одного из самых влиятельных коммунистических лидеров. Сады отгорожены от мостовой коваными оградами, а старинные особняки теперь заняты под бары и рестораны с огромными телевизорами на всю стену, а не семьями богатых компрадоров (так назывались китайские посредники, зарабатывавшие огромные деньги, работая на иностранные торговые компании).