Хорош был гусляр — ничего не скажешь. Светло-русые волосы до плеч перехвачены серебряным обручем с ярко-синим камнем посреди лба. Вышитая рубаха до колен опоясана таким же серебряным подхватом со всякими свисающими фигурками. Широкие бархатные серые штаны заправлены в ярко-красные сафьяновые[39] сапоги. Сел он на лавку возле прилавка, огладил бороду, провел рукой по гуслям — мягкие журчащие переливы пролетели над нашими головами и отразились от стен. Горластый мужик, выступающий одним из противников замков на Руси, поднес музыканту ковш хмельного меду. Тот, не торопясь, выпил, огладил теперь уже усы и опять тронул струны инструмента.

— Ну что спивать будем, други мои? — красивым густым голосом спросил он. — Душевного чего аль плясового?

— Душевного, душевного давай наперед, — раздались редкие выкрики, — про Любораду-красу и Добровеста-витязя.

Весь народ с энтузиазмом поддержал эту идею.

Гусляр запел, неторопливо пощипывая струны и время от времени встряхивая русой головой. Но подробности любовной истории остались мне неведомы, так как в ушах вдруг тихо зажужжало, и я услышала, что кто-то меня зовет. Такой тоской и болью был наполнен этот зов, что сердце рванулось, и… Я увидела встреченную недавно нами вечерницу. Она была такой же, как на лугу, только за спиной появились серебряные лебединые крылья. Все ее тело было устремленно ввысь. Она даже руки вытянула навстречу небу и пыталась взлететь, а не могла. Перья без видимой причины осыпались и, медленно кружа, ложились к ее ногам. И вот уже стоит она в сугробе из сверкающего пуха и перьев и смотрит прямо мне в глаза. Да что в глаза! Она будто в душу мне заглядывает!

— Спаси меня, сестрица, верни меня, спаси нас всех! — Такой смертной тоской звенел в ушах ее голос, что у меня занемели кончики пальцев. Берегиня качнулась, силясь показать мне что-то, и я увидела, что среди пуха сидит маленький хорошенький ребенок с льняными кудрявыми волосиками и розовыми пухлыми щечками. — Обещай, что поможешь.

— Обещаю, — сказала я, и тут на небе зажглась первая звезда, и вечерница пропала. Просто истаяла в ярком лунном свете.

И только ребенок остался один, среди разодранных крыльев берегини.

Когда я стала воспринимать окружающую действительность, Люборада-краса и Добровест-витязь уже успели «Честным пирком — да за свадебку!» Волхв подпевал в каких-то, по-видимому, самых душевных моментах вместе со всем залом. Редкие женщины-посетительнацы вытирали широкими рукавами набегающие слезы. Судя по всему, песня была весьма душевная. То, что со мной случилось странное, никто не заметил. Атей даже не смотрел в мою сторону, все его внимание безраздельно принадлежало «золотому голосу» Русеславля.

Сразу, еще не успели смолкнуть отзвуки последних нот, гусляр встряхнул головой, перехватил гусли на другой манер и запел теперь что-то разухабистое. И хоть гусли были самыми простыми, а не самогудными, посетители, многие еще с блестящими от слез лицами, ринулись в пляс. Бабы подвизгивали, мужики громко топали подкованными каблуками, выкидывая коленца. Девки, взмахивая плавно рукавами, плыли посреди этого веселья. И только тогда Атей повернулся ко мне.

— А у берегинь бывают дети? — спросила я.

Волхв задумался.

— Про такое я не слыхивал, — сказал он медленно, — берегинями становятся души просватанных невест, умерших до свадьбы. Откуда там детям взяться?

Господи, наивность гиперборейцев просто умиляла: то из-за одежонки пропавшей такой сыр-бор устроили, то теперь волхв не понимает, откуда может взяться ребенок у незамужней женщины. Я кивнула головой, делая вид, что вполне удовлетворена ответом — не начинать же половое просвещение мужика, который больше двухсот лет землю топчет!

— А крылья у вечерницы есть?

— Крылья — есть. Они появляются, когда от земли отлетать срок приходит.

— А если в срок не улететь?

— Не может такого и быть. — Он слегка раздраженно дернул себя за бороду. — А откуда такие странные вопросы?

Ну я и рассказала о своем видении. Которое, впрочем, не произвело на волхва никакого впечатления.

— Не обращай внимания, — Атей приподнял мой подбородок и внимательно посмотрел в глаза (ну прям медицинское светило в пятом поколении), — это наверняка последствия нашей неудачной сегодняшней попытки. Слишком тяжелое было испытание.

Спорить я не стала, бог его знает, какой он дурман-травы в пламя свое побросал…

Мы посидели еще чуть-чуть, слушая, как гусляр виртуозно вплетает свой голос в журчащие звуки гуслей, отведали принесенную в глубокой керамической миске косулятину и покинули гостеприимную корчму.

Обратно мы возвращались уже под ярким светом луны. Проходя возле знакомого луга, я во все глаза рассматривала округу, но ничего необычного не увидела. Трава тихонько шелестела под ласковыми ручатами чуть заметного ветерка, выступившая ночная роса ртутно поблескивала гладкими бочками. Глубокие темные полосы пятнали наискосок открытое пространство, видимо, это деревья отбрасывали тени. А больше ничего и не просматривалось. Наверное, прав был Атей, привиделось мне это все, не иначе.

Когда мы вернулась на поляну, все уже спали. Первым делом я выпустила из серебряного плена Птаха. Он деловито поцокал когтями по крыльцу и, беззвучно взмахнув крыльями, скрылся в ночи. Да-а, этот орел уж никак не годился на роль домашнего животного. Что это за любимец-то семьи такой, которого сутками не видать!

Зайдя внутрь, я по-хозяйски огляделась. «Лепота!» — голосом известного советского артиста отозвалось сознание. И я, радуясь всей душой своему новому дому, сходила вначале в душ (счастье-то какое, что нет здесь ни отбоев, ни ледяной воды в трубах), а потом решила наконец-то разложить вещи из саквояжа. Тот недовольно ворчал, мол, все приличные существа в этот час давно спят, и только всякие шаромыги[40] и сами не спят, и почтенным людям не дают. Не слушая жалобное нытье «почтенного люда», я продолжала деловито копаться внутри него. Спасибо коневрусам, благодаря им обросла кой-каким имуществом! Разложив по ларцам украшения (предварительно, ясно-понятно, повертевшись с каждым из них перед зеркалом) и одежду, я наткнулась на коробку с карандашами. Достала их, задумчиво подержала в руках, перебрала и сунула обратно в саквояж. Рисовать я все равно не научилась, да и страшно было, вдруг откроется какой-нибудь портал, из которого я не смогу вернуться назад. Ведь не получилось же отыскать дорогу обратно в детдом, а Гиперборею терять мне и вовсе не хотелось.

Так хорошо, как здесь, мне не было никогда. Я еще раз удовлетворенно оглядела свои хоромы и легла спать. Подземные звезды закидывали в окна потусторонний свет, колокольца играли особенно тихо и умиротворяюще. Постель нежно обволакивала меня своими пуховыми объятиями. Вот ведь странное дело, с той поры как мы пересекли Борей, сон перестал от меня прятаться. И хоть и сейчас мне, чтобы выспаться, хватало гораздо меньше времени, чем другим людям, но проблем с засыпанием не было. Под звон небесных колокольчиков я закрыла глаза и тут же уснула.