после кризиса будет очень трудный период, когда понадобится помощь. Все считали, что очень скоро всем нам надо будет восстанавливать страну, залечивать раны. В моем окружении все вообще были полны идеализма, это натуральная реакция, тем более, что мне было тогда всего семнадцать лет. Когда в России начали расстреливать заложников, многие усомнились, начали предсказывать недоброе, но я не верил и старался побыстрее выучиться. Деньги у нас с братом были рассчитаны всего на два года. После трех месяцев в Колумбии мы поняли, что лучше учиться в Массачусетсе: это лучший технологический институт страны. Образование тогда было очень дешево: годичной курс — шестьсот пятьдесят долларов. Сейчас — больше десяти тысяч. Вообще все было фантастически дешево: метро — пять центов, сейчас доллар, автомобиль — пятьсот долларов. Это все 1918 год.

Мы жили с братом очень скромно. Закончили институт и русское посольство в Вашингтоне выдало нам еще две тысячи, чтобы мы завершили образование в Гарварде. Там уже были высшие курсы, один профессор на пять человек. Мы закончили в 1921 году. Брат остался в Гарварде, я вернулся в Нью-Йорк, начал искать работу. Этот город меня всегда привлекал своей активностью. Люди здесь всегда быстро ходили, все хотели что-то делать, шум, гам, очень живой город. Была послевоенная депрессия, работу было найти трудно. Только в 1924 году из-за знания французского языка меня наняла одна фирма для работы в Южной Америке. Там я наконец занялся впервые водой. Нужно было заниматься сточными водами. После этого была Польша, там я работал год. После Польши — Афины. Туда меня отправили уже во главе целого отряда проектировщиков. Надо было увеличить водоснабжение Афин. Шел 1926 год, Афины были заполнены беженцами из Турции. За одиннадцать месяцев мы сделали два проекта: станцию для поливки соленой водой города и второй проект — починили акведук Адриана после того, как он не работал две тысячи лет. Это были маленькие, сделанные вручную тоннели. Мы построили к ним еще дамбу возле Марафона, и акведук заработал. Надо сказать, эта моя работа получила большую популярность: Марафон, древность, Греция… О проекте много писали и в Европе, и в Америке.

— Получается, что вы занимаетесь вашей любимой водой с 1924 года?

— Да, шестьдесят пять лет я занимаюсь только водой.

— А женились вы когда? — я смотрю на портрет на стене. Я уже много слышала об этой женщине, с разных сторон и все самое хорошее.

— На Кате? Меня мама женила, — Ростислав Аркадьевич смеется. — В Афинах я получал уже триста долларов в месяц и решил, что пора жениться. Но только на русской девочке. Вы не представляете, в каком они были ужасном положении. У многих родители убиты в революцию, почти все без средств, бизнесом заняться не умеют. Им надо было только выходить замуж. И тут мне мама написала, что у Лаврентия Ивановича Пущина…

— Это правнук или внук декабриста?

— Внук. Так вот, у него есть четыре дочки и один сын, Ваня, и что самая замечательная из этих дочек старшая, Катя. И мама начала воспевать в письмах Катю, — тут Ростислав Аркадьевич улыбнулся, потом лицо его стало торжественным. — И вы знаете, моя мама была очень умная женщина. Я приехал в Лондон и согласился с мамой: Катя — самая удивительная из них. Мама хотела быстрой свадьбы. Я вернулся в Афины и послал телеграмму матери Кати, просил руку дочери. Мать ее согласилась с радостью — посудите сами, четыре девочки. А она, Александра Федоровна, тяжело работала стенографисткой. Срочно обучилась после революции и содержала всю семью.

— А как же Лаврентий Иванович, их отец, внук декабриста?

— А он уехал от семьи в Америку, в Нью-Йорк. Он ненавидел Англию за то, что та плохо помогала России. Он был неприспособленный человек, помогать семье не мог. Вообще он был человек правый, горячий монархист, декабристов, кстати, не любил. Вскоре он умер в Нью-Йорке.

— А свадьба?

— Катя приехала ко мне в Афины с моей мамой, и нас обвенчали в русской церкви. Мама моя была страшно рада и за меня, и за семью Пущиных: она знала, что я буду этой семье предан. Вернулись мы в Нью-Йорк, а тут депрессия. Перебивался, как мог, делал проекты для себя на бумаге. Потом сделал проект для Парижа, очистка воды реки Луары. Вода оказалась так хороша, что стало можно разбавлять ею вино. Знаете, для французов это важно. Во время второй мировой войны тоже было нелегко, работы не было, работал как простой чертежник. И только в 1946 году основал свою компанию. И тут наконец пошла большая вода. Компания «ЮЭс стил корпорейшн» почему-то мне поверила и стала давать большие заказы. Сначала очистка воды на огромном сталелитейном заводе в Питтсбурге. Потом они решили строить новый завод около Прентона, один из самых больших в мире. Они дали мне полную власть по очистке воды: шпарьте, сказали. Делайте, что хотите. Никаких критериев тогда в мире не существовало: до какой степени очищать воду, никто не знал. И никто этим почти не занимался.

— А компания почему решила очищать воду?

— А начались осложнения: река Делавер, на которой собирались строить завод, снабжала Филадельфию, Филадельфия грозила судом в случае загрязнения воды. И тогда я объявил: мой критерий прост: вода, возвращенная в Делавер-ривер, должна быть лучше, чем та, которую мы берем.

— Ростислав Аркадьевич, но ведь это та проблема, которая сейчас встала во весь рост перед всем миром!

— Сейчас, но американцам пришлось ею заняться раньше других. А в России бедненькой только недавно спохватились… И я составил систему, как отстаивать воду. Это был первый в стране огромный резервуар, где отстаивалась вода. И вода стала действительно лучше после очистки, чем из реки. Этот проект дал мне огромное имя в стране и в стальной индустрии. Я начал получать заказы от разных заводов в Америке. Чем фильтровать воду для очистки? В Германии, где давно шли такие исследования из-за загрязнения долины Рура, воду пропускали через песок. А я решил попробовать через антрацит. Он лучше во многих отношениях, он ловит самые мелкие частицы, останавливает нефть, масло. И это дало мне большой толчок. Моей компании стали заказывать фильтры японцы. Мы работали в Канаде, Австралии, Южной Африке, Южной Америке, Бельгии и даже в той же Германии. В течение двадцати лет мы построили около ста очистных сооружений в одиннадцати разных странах.

И тут мне пришло в голову: а сточные бытовые воды? Это же самое трудное. И моя компания вышла с новым предложением. Мы сделали