Еще в древности народ Сатры делился на рабов и свободных. Закон говорил, что рабы - это те, кто хуже других сопротивляется природе падшего мира и по своей внутренней сути стоит ближе к людям. Население Сатры было невелико, большинство семей имело двух-трех невольников, богатые - пару дюжин. Свободным не разрешалось работать на земле или пасти скот: это приближало их к скверне бренного мира.

Рабы жили меньше свободных, а детей рождали много: у них не было мужей и жен, и они плодились, как придется. Из-за этого случались годы, когда рабов становилось слишком много для Сатры, и тогда лишних убивали.

Семьи свободных были невелики. Все чаще какой-нибудь род угасал бездетным.

В Сатре уже давно не было царя. Сатрой не надо было управлять: здесь ничего не происходило и не менялось. Небожители не собирались завоевывать другие страны или вступать с ними в сношения, - они даже не знали, живет ли кто-нибудь за Стеной, или они давно уже остались одни во всем мире. Но для решения вопросов веры, а также для того чтобы иметь в трудные времена поддержку и защиту, большинство небожителей объединялись вокруг признанных вождей. Вожди эти, как в старые времена, назывались тиресами. Когда-то тирес обязывался построить новую Сатру: так Дасава Санейяти отправился на север для постройки Дасавасатры. Нынешние тиресы ничего не строили, но каждый приобретал свою собственную незримую Сатру - в душах верных ему небожителей.

Стать тиресом мог каждый. Для этого нужно было заняться толкованием священных книг и понемногу залучить к себе сторонников и учеников.

Случалось, заслуженный, известный тирес старел и терял влияние, а одаренный и молодой - набирал силу, тогда приверженцы переходили от одного к другому. Особого закона на это не было. Один тирес требовал от сторонников подчинения лишь в определенных делах, другой - беспрекословного послушания во всем, третий - только уважения и любви.

Хотя в Сатре было достаточно небожителей, не примыкавших ни к какому из тиресов, во всех отношениях удобнее было к кому-нибудь примкнуть. На небожителя, который пользовался защитой сильного тиреса, мало кто осмеливался напасть. Такой небожитель всегда был вправе обратиться к вождю за толкованием священных книг и советом, тогда как «ничей» сатриец оставался без руководства и рисковал запутаться в многочисленных уставах и предписаниях. Наконец, в нужде небожитель мог попросить у тиреса подарка, помощи или даже есть за его столом.

Тесайе принадлежал мраморный дворец, в который Дайк вошел с разинутым ртом. Это польстило небожителю: он думал, Дайк восхищен роскошью. Бреши в обвалившейся крыше были заделаны соломой, по стенам паутиной бежали трещины. В покоях бросались в глаза грубые, плохо сколоченные деревянные столы и лавки, - и какой-нибудь съеденный молью старинный гобелен; глиняные горшки - и золотые чаши. Длинная серая рубаха Тесайи была украшена простенькой желтой вышивкой, но пальцы унизаны драгоценными перстнями, волосы поддерживал самоцветный венец, на груди - золотая цепь, у пояса - меч в изящно отделанных, потускневших от времени ножнах.

Тесайю окружала свита. Дайк особо заметил двоих: болезненного юношу с рваным рубцом на щеке и худощавого мужчину с резкими чертами, круглыми глазами и загнутым книзу носом; несмотря на мужественность, он напоминал злую старуху.

– Садись, - дружелюбно предложил Дайку Тесайя. - Сейчас тебе подадут вина и поесть. Ты ведь голоден, правда?

Сам тирес был нездорового полного сложения, но полноту восполнял высокий рост, а совершенно овальное лицо казалось совсем по-женски мягким и миловидным. По его знаку на дощатый стол перед Дайком поставили старинный резной кубок с вином и глубокую миску вареных овощей с мясом.

Дайк с тревожным недоумением разглядывал стены. На них была странная роспись. Она изображала небожителей или, может быть, людей в разных позах, но их тела казались неправильными. В неестественном рисунке не чувствовалось неумелости художника, наоборот, сходство фигур на стене подсказывало Дайку, что искажены они по особым правилам: у кого-то слишком высокий лоб и вытянутая голова, у кого-то необычно вывернутые руки, невозможные изломы тел.

Первая картина была строго поделена на две части. Одна сторона залита светло-желтым сиянием, которое, похоже, распространялось от одетого в белый плащ небожителя. Другая была темной, и там ожидала толпа, замершая в своих безумно вывихнутых позах.

От второй картины у Дайка холодок пробежал между лопаток. Светло-желтого окружали больные, которых он, видимо, исцелял. Одних принесли на носилках, другие ползали у его ног, больше похожие на пауков и червей, чем на небожителей.

На третьей картине толпа была разделена. Горстка сгрудилась вокруг громадного золотого котла. Остальные - на другой стороне картины - то ли падали в черную пропасть, то ли, наоборот, выбирались из нее. Особенность росписи была еще в том, что художник смешивал близь и даль. Что должно было быть вдалеке, изображалась просто наверху: получалось, будто небожители стоят друг у друга на головах.

На четвертой картине толпа собралась вокруг золотого котла. Облеченный сиянием небожитель стоял, наклонив над котлом голову: его никто не держал, и было ясно, что он делает это добровольно. Над ним кто-то торжественный и длинноодеждный заносил меч. И он, и толпа вокруг котла были полны радости и благоговения. На пятой картине светлый был уже обезглавлен, тело поддерживали под руки, и из шеи в котел лилась кровь, словно из лейки.

От последней картины у Дайка перехватило горло. Светло-желтого небожителя на ней уже не было. Зато длинноодеждный держал в руке блюдо, с которого оделял всех какой-то пищей, взятой из котла.

– Эту роспись сделал Орхейя, - любовно сказал тирес Тесайя, указав на юношу с изувеченным лицом.

Тот отрешенно улыбнулся.

– Куда делся в конце этот… которому отрубили голову? - неспокойно спросил Дайк.

– Его съели, - высоким голосом ответил юноша.

– Ведь это Жертва. Разве ты не понял? - удивился Тесайя.

– Вы приносите друг друга в жертву и едите?! - с ужасом спросил Дайк.

Он был потрясен упадком некогда славной Сатры. Но тирес Тесайя протестующее взмахнул руками:

– Что за безумные слова ты говоришь?! Неужели там, откуда ты пришел, ничего не знают о Жертве?!

Дайк сумрачно слушал, опершись локтем о стол и положив голову на ладонь. Тесайя горячо говорил:

– Сатра пала, и небожители утратили сияние. Мы тонем в своей скверне и уже не в силах найти путь из сетей заблуждений, которые сами себе сплели. Лишь Жертва может принести нам спасение. Наслаждаясь любовью Жертвы, великодушной и незаслуженной нами, я не перестаю славить его и благодарить за то, что он так добр к нам, недостойным. Если бы не его великая милость, у нас не было бы надежды, и мы уподобились бы трупу.

Золотой котел - напоминание о высшей и необъяснимой любви к нам Жертвы. Иначе как понять, что Жертва придет умереть за нас, за тех, кто нанесет ему смертельный удар? Он, могущественный и великий, добровольно даст нам самим отрубить его голову и не только не вменит нам это в вину, но откроет нам путь в небесную Сатру!