– Обе, обе.

– И главный вопрос. Что сказали врачи? Нерв сдавлен или разорван? Это еще важней!

– Да какая разница! – не выдержала девушка. – Что ты меня мучаешь? Думаешь…

– Цыц! – сказал я, и Шевелёва смолкла. Наверное, от удивления. А я, взяв подружку за плечи, поставил ее перед собой и раздельно, четко, внятно сказал: – Я могу помочь твоей сестричке. Ничего нельзя сделать, если нервы разорваны, но если они лишь придавлены, шанс есть.

– Т-ты?! – выдавила Маша. – К-как? Ты…

– Акупунктура! – веско обронил я. – Поняла? Иглоукалывание. Ну, и еще кое-что. Неважно! Понимаешь, я не волшебник, надо просто пособить Светкиному организму справиться. Обещать, что она снова начнет ходить, я не буду. Посмотрим. Но, в любом случае, облегчение гарантирую. Поняла? Завтра же после уроков пойдем к вам!

– Лечить Светку? – пролепетала Маша.

– Лечить Светку, – подтвердил я. – Ну вот, всю красоту смазала, тушь потекла! Пошли, умоешься, и будем есть торт.

– Ага, ага, – сказала девушка и впервые улыбнулась.

К восьми часам веселье достигло пика, а тут еще полку поздравляющих прибыло – в гости заглянули Аля с Тимошей. На минутку, как водится. Мы их поуговаривали задержаться подольше, девчонки поотбрыкивались немного для соблюдения приличий и остались. Правда, к этому времени наш дружный коллектив уже избавился от улик – пустые бутылки из-под «Швепса» и «Мартини» улетели в зев мусоропровода – однако Ефимова с Тимофеевой и не притязали на алкоголь. Зато им удалось в торжественной обстановке продегустировать кока-колу.

– Ну и как? – сгорая от любопытства, спросил Изя.

Альбина сделала маленький глоток и задумчиво пожевала напиток, давнее изобретение мистера Пембертона.

– Ну-у… – девушка сделала рукой малопонятный жест. – Ничего так. Сладенько…

– Следи за кожей! – зловещим голосом сказала Рита. – Вот-вот родимые пятна капитализма проявятся!

Альбина испуганно глянула на свои ладошки, смутилась тут же и отмахнулась.

– Ой, да ну тебя! – сказала сердито. – Говоришь ерунду!

– Горячее будете? – донесся голос Инны.

– Будем! – отозвался хор вечно голодных.

Настя с Дворской перетаскали угощенье, а Дюха добавил громкости «Грюндигу» – как раз Джо Дассена «позвала меланхолия»[36].

Я мигом оказался рядом с Инной. По-светски шаркнул ножкой, протянул руку – девушка просияла улыбкой и вложила свою узкую ладошку в мою пятерню. Очень скоро Инкины ручки оказались у меня на плечах, а я мягко привлек Дворскую, с удовольствием ощущая, как по очереди напрягаются длинные мышцы ее узкой спины, спадая к тонюсенькой талии.

«Приятна во всех отношениях, – подумал я. – И во всех направлениях!»

– Рита на нас смотрит зверем, – сказал тихонько.

– Пусть смотрит! – хихикнула Инна, складывая ладони на моей шее.

Сулима мигом подтянула к себе заполыхавшего Дюшу и прошлась мимо в танце, снисходительно обронив:

– Слиплись, как пельмени!

Инна прыснула и вдруг, как будто приняв для себя какое-то важное решение, прижалась ко мне теснее. Она словно соревновалась с Ритой… Или это у меня легкое воспаление воображения? Треугольники мерещатся…

– Обними меня! – потребовала она. – Крепче!

Я притянул девушку сильнее – обе ее симпатичные окружности вмялись мне в грудь, рождая суетные желания, весьма далекие от вершин духовности. А Инна вдруг потупилась, зардевшись.

– Миш, прости… – Она отстранилась, лишь ладони оставляя на моих плечах. – Я так не могу… Хочу, но… – Дворская выдавила смущенную улыбку: – Не получилось у меня нырнуть в бездну порока!

– Да ну ее, эту бездну! – энергично отмахнулся я. – Без нее даже лучше!

– Правда?

– Чистая правда!

Мы еще немного «поплавали», скользя по поверхности бездны, и вот музыка зазвучала прощальным аккордом. Наша пара «расклеилась».

– Тихо! – скомандовал я гостям, прислушиваясь к гулким шагам, донесшимся из подъезда. – Родители возвращаются! Настя, включи люстру!

Приятный сумрак, едва разгоняемый слабыми лампочками двух бра, пропал, сметенный ярким и бесцеремонным верхним светом. Андрей тут же отшатнулся от Зиночки, а та прыснула в кулачок.

Залязгал замок, и вошла мама.

– Привет, молодежь! – весело сказала она. – Не помешали?

– Ой, да что вы, Лидия Васильевна! – воскликнула Аля. – Самое время – мы как раз горячее выложили. Тут всем хватит!

– Присоединяйтесь! – добавила свой голос Рита.

– Не могу отказать девушкам, – промурлыкал отец, – это было бы невежливо.

Пять минут спустя все дружно лопали телятину, тушенную с черносливом, и рулетики со сложным соусом, неведомым даже парижским рестораторам, – мамино изобретение.

Заметив, что Маша то и дело поглядывает на нашу картину с коровами, я спросил ее:

– Нравится живопись?

В слове «живопись» я сделал ударение на последний слог, как в «Операции „Ы“».

Шевелёва изогнула уголки губ, словно готовясь растянуть их в улыбку.

– Это репродукция?

– Как можно? – изобразил я благородное возмущение. – В нашем доме все только подлинное! Все стулья из натурального дерева! А это полотно нам по наследству перешло. Там и подпись есть, только неразборчивая. Начинается на «Пес…»

– Песке! – радостно воскликнула Маша. – Иван Песке! Я так и знала! Это наш первомайский художник! Он в прошлом веке родился, в Голте, Иван Пескевич его звали, если полностью. Песке – это он такой псевдоним себе взял, потому что был импрессионистом, а там в основном французы отметились. А потом уехал во Францию насовсем и стал Жаном Песке уже официально. Точно, это его картина! Я видела такую в альбоме, очень похожую, только выполненную в манере пуантилизма…

– Люблю красивые, но непонятные слова! – ехидно выразилась Сулима.

Надо было поддержать смутившуюся Машу, и я вступился:

– Пуантилисты рисуют крошечными мазочками, точечками такими, мозаично.

– Да-да! – благодарно глянув на меня, Шевелёва продолжила: – Песке выставлялся вместе с Матиссом, был хорошо знаком с Тулуз-Лотреком и учился у Писарро. Берегите эту картину, она настоящая!

– И, наверное, стоящая… – рассудил Андрей.

– Ну, вот мы и разбогатели! – ухмыльнулся отец. Все рассмеялись, и взрослые, и не очень, составляя трогательный консенсус.

Так, на веселой ноте, мы и закруглились.

Я честно, как виновник торжества, перемыл всю посуду, никого не подпуская к раковине, а Настя убрала остатки пиршества в холодильник.