Иветт опустила глаза на стекло, покрывающее портрет Кейтлин.

— Психолог в отделении полиции сказала мне, что Кейтлин умерла первой, — сказала она. — Она хотела, чтобы я знала; Кейтлин не поняла, что происходит, что она не страдала.

— Возможно, это хоть немного может вас утешить, — предположила продюсер.

— Да, утешило. Пока мы все не начали разговаривать друг с другом и не поняли, что психолог всем, у кого погибли дети, сказала одно и то же. — Иветт подняла глаза, полные слез. — Но ведь они не могли все быть первыми.

После стрельбы на семьи погибших обрушился шквал благотворительности: деньги, готовая еда, предложения посидеть с детьми. Сочувствие. Отец Кейтлин Харви проснулся однажды утром после небольшого весеннего снегопада и обнаружил, что какая-то сердобольная душа уже расчистила дорожку, ведущую к дому. Над семьей Кортни Игнатио взяла шефство церковь: ее прихожане по очереди приносили еду или убирали дом, составив график дежурств до конца июня. Мама Джона Эберхарда получила в подарок машину, специально оборудованную для человека в коляске — любезность со стороны автосалона в Стерлинге, — чтобы помочь ее сыну привыкнуть к жизни человека с парализованными ногами. Всем, получившим ранения в Стерлинг Хай, пришло персональное письмо от президента Соединенных Штатов на хрустящей бумаге с изображением Белого дома с восхищениями по поводу проявленной отваги.

Репортеры с телекамерами — которым сначала были рады не более, чем цунами — теперь стали привычным зрелищем на улицах Стерлинга. Их высокие каблуки несколько дней утопали в мягкой мартовской грязи Новой Англии, пока они не обзавелись в местных магазинах ботинками на толстой подошве и резиновыми сапогами. Они перестали спрашивать администратора местной гостиницы, почему здесь не работают мобильные телефоны. Теперь они просто толпились на парковочной стоянке возле автозаправочной станции — высшей точке города, где можно было поймать минимальный сигнал. Они сновали перед полицейским участком в надежде подобрать хоть крупицу информации, которую смогут назвать эксклюзивной.

Каждый день в Стерлинге кого-то хоронили.

Поминальную службу по Мэтту Ройстону проводили в церкви, которая оказалась слишком маленькой, чтобы вместить всех скорбящих. Одноклассники, родители, друзья семьи сидели на скамьях, стояли вдоль стен и в дверях. Некоторые ребята из Стерлинг Хай пришли в зеленых футболках с номером «19» на груди — под этим номером Мэтт играл в хоккейной команде.

Джози с мамой сидели в дальнем углу, но Джози не могла отделаться от ощущения, что все смотрят на нее. То ли все знали, что она была девушкой Мэтта, то ли смотрели сквозь нее, она не могла сказать точно.

— Благословенны плачущие, — прочел пастор, — ибо они утешатся.

Джози вздрогнула. Была ли она плачущей? Можно ли было так объяснить ту дыру в сердце, которая становилась все больше с каждой попыткой ее залечить? Или она была не способна оплакивать, потому что это значило вспоминать, а этого она не могла?

Мама наклонилась к ней:

— Мы можем уйти. Только скажи.

Ей было трудно понять, кем она была на самом деле, но после случившегося других людей тоже было не узнать. Люди, которые никогда в жизни не обращали на нее внимания, вдруг называли ее по имени. У всех округлялись глаза, когда они смотрели на нее. И больше всех изменилась ее собственная мама — вроде тех сдвинутых бизнесменов, которые, едва не погибнув в какой-нибудь аварии, начинают защищать природу. Джози думала, что придется ссориться с мамой, чтобы пойти на похороны Мэтта, и была удивлена, когда мама сама это предложила. Этот тупой психоаналитик, которого Джози приходится посещать, — и скорее всего так будет до конца жизни — все время говорит о завершении. Вероятно, завершение должно означать, что она поймет: потери — это часть жизни, и их нужно пережить, как проигрыш в футбольном турнире или потерю любимой футболки. Завершение также значило, что ее мама превратилась в сумасшедшего, гиперопекающего робота, который постоянно спрашивает, чего ей хочется (интересно, сколько чашек травяного чая можно выпить и не лопнуть?), и пытается вести себя как обычная мать, по крайней мере в ее собственном представлении. «Если ты действительно хочешь, чтобы мне стало лучше, — хотелось сказать Джози, — возвращайся на работу». Тогда можно было бы все списать на занятость, как всегда. И потом — ведь это именно мама научила Джози притворяться.

Впереди стоял гроб. Джози знала, что он закрыт: услышала из разговоров. Трудно было представить, что Мэтт находится внутри черного лакированного ящика. Что он не дышит, что вместо крови в его вены закачали химикаты.

— Друзья, мы собрались здесь, чтобы почтить память Мэттью Карлтона Ройстона. Бог любит и защищает всех нас, — сказал пастор. — Мы можем излить свое горе, дать волю злости, ощутить пустоту и знать, что Бог с нами.

В прошлом году на уроке истории Древнего мира они учили, как египтяне готовили мертвых к погребению. Мэтт, который занимался только тогда, когда его заставляла Джози, был искренне восхищен. И тем, как мозг высасывали через нос, и тем, что вместе с фараоном в гробницу отправлялось все, что ему принадлежало, и тем, что любимых животных хоронили рядом с ним. Джози в голос читала эту главу в учебнике, а Мэтт слушал, положив голову ей на колени. Он остановил ее, положив ладонь ей на лоб.

— Когда я умру, — сказал он, — я заберу тебя с собой.

Пастор обвел взглядом прихожан.

— Смерть тех, кого мы любим, может потрясти нас до глубины души. А когда этот человек так молод, так полон сил и стремлений, чувство горечи и утраты становится невыносимым. В таких случаях мы обращаемся за поддержкой к нашим друзьям и семьям. Ищем плечо, на котором можно поплакать. Ищем человека, который может пройти этот путь боли и страдания вместе с нами. Мы не можем вернуть Мэтта, но можем быть спокойны, зная, что там он обрел покой, которого нет здесь.

Мэтт не ходил в церковь. Он считал это напрасной тратой воскресного утра и был уверен, что Бог скорее ездил бы на джипе и играл в хоккей, вместо того чтобы сидеть в духоте и читать молитвы.

Пастор отошел в сторону, уступая место отцу Мэтта. Джози его, конечно, знала: он всегда по-дурацки шутил и рассказывал несмешные анекдоты. Когда-то он играл в хоккейной команде Вермонтского университета, пока не повредил колено, и возлагал большие надежды на Мэтта. Но за одну ночь он сгорбился и постарел, словно от него осталась одна только оболочка. Он встал и заговорил о том, как впервые привел Мэтта на каток, как тащил его за конец клюшки и не сразу понял, что Мэтт уже за нее не держится. В первом ряду начала плакать мать Мэтта. Громкие всхлипывания разбивались о стены церкви, как брызги краски.

Не понимая, что делает, Джози встала.

— Джози! — сердито прошептала мама рядом, на долю секунды став той мамой, к которой Джози привыкла, к той, которая никогда не стала бы привлекать к себе лишнее внимание. Джози так дрожала, что казалось, ее ноги не касались земли, ни когда она шла по проходу в черном мамином платье, ни когда подошла к гробу Мэтта, который притягивал ее, словно магнит.