— Ты не можешь так поступить, — покачала головой Кэтлин. — Вспомни, ты сам всегда говорил, что армия должна подчиняться гражданскому правительству. Я полностью одобряю то, что сделали эти два дурня, но они в самом деле не имели на это права.

— Да знаю я. Я не сказал прямо, что не выполню этот приказ. Но я заявил, что в этом случае мне не останется ничего другого, как подать в отставку.

— А они что?

— О, тут началась такая буча! Почти каждый из сенаторов воевал, кое-кто из них служили в регулярных войсках на передовой. Они все за меня, но есть целая группа из бывших бояр и римских аристократов, которые увидели сейчас шанс захватить власть. Мы избавились от ига орды, и, по их мнению, пришла пора вернуться к правильному порядку вещей и восстановить их права. У них была власть. Они потеряли ее, но так и не смирились с тем фактом, что произошла настоящая революция.

— И что же будет дальше?

— Они хотели сегодня же создать сенатскую комиссию, которая провела бы расследование деятельности Пэта и Винсента. Слава богу, Марк уговорил их отложить это на несколько недель.

— Итак, ты рассчитываешь на то, что первый полет дирижабля докажет твою правоту.

Эндрю утвердительно кивнул, встал с кресла и подошел к полотну Рублева, висевшему над камином.

— Что самое интересное, если дирижабль не обнаружит на юге ничего подозрительного, наша песенка спета. Если же там что-то есть, «Партия Союза» завопит, что «Дом превыше всего» связывает военным руки и армия должна иметь больше свободы в выборе средств для решения своих задач. — Эндрю покачал головой. — В этом заключается весь парадокс. Если мы выигрываем, то оказываемся в проигрыше, и наоборот. Я чувствую, что мы что-то найдем на юге, и молю Бога, чтобы там ничего не было.

— А если там ничего нет?

— Тогда я подам в отставку. Возможно, это защитит Пэта, но я почти уверен, что Винсенту придется уйти из армии по политическим соображениям. Вся эта история сильно ударит по «Партии Союза» на следующих выборах, и, чтобы удержаться у власти, им придется еще больше сократить военный бюджет. Жаль, что с нами нет Ганса. Уж он-то сразу бы разнюхал о замысле Фергюсона и нашел бы какой-нибудь способ провернуть все так, чтобы никто ни о чем не узнал.

Кэтлин подошла к Эндрю, обняла его за талию и подняла глаза на картину.

— У тебя слишком большой нос.

— Что? — удивился Эндрю.

— На этой картине. У тебя слишком большой нос, и еще он нарисовал тебе широченные плечи, как у Пэта.

Эндрю расхохотался. Он всегда мечтал выглядеть более атлетичным, и хотя полотно Рублева приводило его в смущение, втайне Эндрю был доволен тем, что художник изобразил его настоящим былинным богатырем.

— Неудивительно, что Линкольн так постарел за четыре года, — проворчал он. — Мы сражались на войне, где ставкой было существование всего нашего народа, а в Конгрессе и в Сенате находились люди, которые беспокоились только о своей собственной власти. Наши парни гибли десятками тысяч, а эти политиканы все подсчитывали свой рейтинг. Иногда я просто диву даюсь, как наша Республика вообще выжила.

— Я думаю, что Линкольн задавал себе этот вопрос каждый вечер, — отозвалась Кэтлин, положив голову ему на плечо.

В дверь постучали, и Ганс нервно вздрогнул. Напряжение отпустило его только после того, как раздались еще два условных стука.

— Входите.

Дверь открылась, в комнату вошли Кетсвана и Менда.

Ганс бросил взгляд на Алексея и Григория. Тревога на их лицах сменилась облегчением.

— Вы опоздали, — укоризненно произнес он.

— Карга с двумя своими подручными рыскали около моей плавильни. Я должен был оставаться рядом. Думал, у меня сердце разорвется, когда он остановился возле бункера и начал палкой ворошить уголь.

— Ты думаешь, он что-то подозревает? — выдохнул Григорий.

— Да нет, но я боялся, что один из моих людей совершит какую-нибудь глупость. Хуже того, парни в тоннеле могли бы услышать его постукивания и подумать, что это мы даем им сигнал. Ты ведь помнишь, три быстрых стука означают, что путь свободен и можно выносить землю наружу. Я каждую секунду ожидал того, что они поднимут крышку люка.

— Сегодня же ночью мы изменим систему сигналов, — заявил Ганс.

Григорий согласно кивнул.

— У тебя есть еще новости, Кетсвана?

— Боюсь, у нас возникла еще одна проблема. К моей бригаде сегодня приписали нового пудлинговщика. Он мне не нравится. Я поспрашивал ребят, но этого парня никто не знает. Мне он сказал, что был литейщиком в одном из чинских городов до того, как пришли бантаги.

— Так почему же его с самого начала не отправили на нашу фабрику? — спросил Ганс.

— Вот и я о том же. Он знает, как надо пудлинговать, но вместе с тем как бы не совсем уверен в том, что и как он делает, если ты понимаешь, что я имею в виду. Это, в общем-то, тонкости, но мне кажется, что ему кто-то наспех показал, как выполнять эту работу, и послал сюда.

— Что-нибудь еще?

— Один из моих ребят сказал мне, что через пару часов наш новичок начал болтать. Сначала это был обычный треп про то, какие ублюдки эти бантаги, потом он задал естественные вопросы про еду и бытовые условия, но вскоре речь зашла о другом. Он провозгласил, что готов пойти на все, чтобы выбраться отсюда.

— Каждый мог бы такое сказать, — перебил его Ганс, — в этих словах нет ничего удивительного. Ты можешь рассказать подробнее?

— Тут дело в том, как он это произнес. По крайней мере, так мне сообщил мой человек. Этот новый рабочий заявил, что хотел бы участвовать в организации побега, невзирая на весь риск такого предприятия.

— Не спускай с него глаз, — предупредил Ганс Кетсвану.

Практически все рабы мечтали о побеге, но того, кто говорил об этом в открытую, ждала убойная яма. Этот новичок был или дураком, или шпионом.

— А меня вот больше беспокоит именно неловкость этого парня, — вмешалась Менда. — Возможно, он нарочно строит из себя такого простачка, чтобы все сразу поняли, что он шпион.

— Так ты думаешь?..

— Мы решим, что уже обнаружили бантагского шпиона, и ослабим нашу бдительность. А в это время рядом будет находиться другой, кто будет вести себя тихо, как мышка, не скажет ни единого опасного слова, и пока этот дурак будет громко разглагольствовать о побеге, настоящий шпион сможет без помех все разнюхать.

Ганс подумал, что Менда права. На фабрике постоянно появлялись новые рабочие, призванные заменить погибших. Затевать расспросы об их прошлом было опасно. Он мысленно представил себе план фабрики. Вторая плавильня находилась в юго-западном углу здания, а четвертая — у северной стены, в тридцати ярдах от третьей. Григорий выбрал удачное место для подкопа. Даже с «беличьих колес» никто не мог видеть, что творится в угольной яме, но шпионы могли обратить внимание на то, что рабочие иногда уходят за печь и исчезают на несколько часов, или увидеть, как люди Кетсваны избавляются от земли из подземного хода, сбрасывая ее в плавильню или рассыпая по полу и забрасывая сверху углем и рудой.