К счастью для меня, мой товарищ-связист сразу все понял и выхватил у меня гранату прежде, чем я успел выдернуть чеку. Поскольку мы находились в блиндаже, нетрудно себе представить, что случилось бы с нами, если бы не он. Хотя связист был младше меня по званию, в подобной ситуации о субординации не могло быть и речи. В те опасные мгновения он был лишь моим боевым товарищем, который присматривает за мной точно так же, как я присматриваю за ним.

По мере того как одна неделя сменяла другую, воспоминания о доме постепенно тускнели, хотя Аннелиза по-прежнему оставалась в моих мыслях.

Я устроил так, что на ее двадцать второй день рождения 29 июня ей доставили десяток алых роз. Это было в равной степени и выражение моей любви к ней, и моя надежда на наше совместное будущее.

Помимо того, что в письмах я сообщал о своих чувствах к ней, иногда я коротко упоминал о наших боевых действиях, стараясь сделать это так, чтобы обойти военную цензуру. В письме к Аннелизе от 20 июня я намекнул об артиллерийской дуэли между нашими гаубицами и советскими орудиями. В письме от 10 июля я упомянул о том, что наши гаубицы и минометы отбили наступления красноармейцев на наши позиции. Подобные боевые действия казались мне привычными, ничем не примечательными, и я быстро забывал о них.

На Неве

24 июля — 4 сентября 1943 года

22 июля Красная Армия начала третье сражение за Ладогу, возобновив наступление, имевшее целью прорвать блокаду Ленинграда на берегу озера. Через два дня нашу дивизию перебросили на расстояние 25 километров от Красного Бора, на ключевые позиции возле Невы, носившие название Синявинские высоты. Таким образом, мы оказались примерно в шести километрах к юго-востоку от Ладоги и в трех километрах северо-западнее стратегически важного железнодорожного узла Мга.

Вскоре наша 58-я дивизия ввязалась в кровопролитные бои с противником, когда советская 67-я армия попыталась отбить у нас господствующие высоты. Особенно жестоким было сражение 4 августа. Попытки 154-го полка отбить высоту оказались безуспешными. Обе стороны понесли огромные потери. 8 августа бой оказался еще более изматывающим, и я был вынужден несколько часов подряд просидеть на дне окопа, не смея высунуться наружу.

Позднее, когда наступил в целом спокойный день, произошел довольно странный случай, когда я по грунтовой дороге возвращался с передовой в наш блиндаж, располагавшийся в тылу. Когда я приблизился к тому месту, которое находилось позади наших гаубиц, то встретил молодого немецкого лейтенанта в новенькой форме, который двигался в мою сторону с северного направления. Меня поразило его появление, потому что, насколько мне известно, к северу от нас не было никаких немецких частей.

Офицер шел со спокойным выражением лица, нисколько не смутившись моим появлением. Когда я поприветствовал его по уставу, он вежливо ответно отсалютовал мне.

Два часа спустя советские орудия обрушили на нашу позицию 50 или 60 снарядов, падая точно в цель. Нам повезло — глубокие окопы и надежные укрытия позволили нам отделаться минимальными потерями личного состава и боевой техники.

Мне тут же вспомнился таинственный немецкий офицер. Немного поразмыслив, я пришел к выводу, что он мог быть русским разведчиком, собиравшим сведения о расположении наших войск. Именно благодаря ему советским артиллеристам с такой точностью удалось накрыть наши позиции. Убедив себя в том, что я оказался не способен распознать врага, я поклялся в будущем быть более внимательным и осторожным.

Несколько дней спустя я отправился на передовую, чтобы присоединиться к моему старому товарищу, унтер-офицеру Шютте, который теперь подменял меня в должности корректировщика огня. Посчитав подозрительным необычное затишье, последовавшее после недавнего артиллерийского обстрела, он предупредил меня о том, что противник, скорее всего, готовится к новой атаке.

Решив самостоятельно изучить вражеские позиции, я забрался на высокую сосну, стоявшую на краю леса на расстоянии примерно 100 метров позади наших окопов. На всякий случай я захватил с собой полевой телефон. С высоты в шесть метров я заметил четыре советских танка Т-34, неожиданно появившихся с северо-востока и направившихся прямо в мою сторону. На броне сидела вражеская пехота, а за боевыми машинами своим ходом следовали другие отряды пехотинцев. Хотя наши гаубицы не предназначались для ведения противотанкового боя и не имели бронебойных снарядов, из собственного опыта я знал, что, тщательно взяв прицел, можно попасть в уязвимый участок танковой брони. Поняв, что у нас появился шанс остановить наступление танков противников прежде, чем они пройдут в глубь позиций нашего полка, я решил по телефону направить огонь наших 150-мм орудий на ближние «тридцатьчетверки», находившиеся передо мной на расстоянии 500 метров.

Упавший слева от цели первый снаряд заставил пехотинцев рассеяться, но не причинил вреда самой бронемашине. После того как я направил выстрел правее, следующий снаряд не долетел до цели. Третий упал очень близко от нее, но все равно промахнулся.

Получив новую мою поправку, наш орудийный расчет выпустил четвертый снаряд. Попав в башню, он заставил танк остановиться. Через секунду над ним стал подниматься белый дым. Обратив внимание на вторую «тридцатьчетверку», находившуюся рядом с подбитым танком, я попросил пятый выстрел. Попавший в гусеницы снаряд мгновенно обездвижил советскую бронемашину и заставил экипаж срочно покинуть ее. Третий вражеский танк остановился, а четвертый дал задний ход.

После того как наступление захлебнулось, на горизонте появилось еще пятнадцать танков противника, выехавших откуда-то из-за холма. Точно не зная, возобновит ли атаку новая танковая группа русских, я позвонил в штаб, чтобы предупредить о сложившейся обстановке нового командира полка полковника Германа-Генриха Беренда.

— Где ты? — сразу спросил он меня прежде, чем я успел что-то сказать.

— Я на дереве, позади наших позиций, — ответил я не без робости.

— Какого черта ты там делаешь? — прорычал полковник, очевидно посчитавший, что я подвергаю себя ненужному риску.

Сообщив ему, что мы остановили несколько русских танков, прощупывавших нашу линию обороны, я предупредил Беренда о том, что на передовой противник сосредоточивает танковую группу и может предпринять новую атаку.

Запросив более точные сведения о числе вражеских танков и их местоположении, полковник сказал, что передаст мои сведения в штаб дивизии, и повесил трубку. После того как мы остановили передовую группу советских бронемашин, русские не стали проводить еще одну атаку на нашем участке фронта.

Несмотря на мое азартное желание вызвать огонь наших орудий и подбить советские танки, я понимал, что, сидя в дневное время на дереве, по-прежнему рискую привлечь внимание противника и могу попасть под пулю снайпера или очередь русской пулеметной команды. В таком случае мне не оставалось ничего другого, как дождаться наступления темноты.

Когда спустя час начало смеркаться, я быстро спустился по стволу вниз и направился в тыл. Дойдя до орудийного расчета, я сообщил товарищам о нашей маленькой победе. На войне с ее бесчисленными боями уничтожение подвижной цели навесным огнем считалось большой редкостью.