Линдой. Бесчувственность в постели и бесчувственность в холодном поту каждой наркосделки. Но теперь он нашел тепло, его согрело это убогое убийство. Мясо, сказало что-то в нем, это говорит мясо, не слушай его!

– Гангстер.

Кейс открыл глаза. Рядом стояла Кэт, в черном свободном платье. С волосами, все еще встрепанными после поездки на «хонде».

– Я думал, вы домой поехали, – сказал он и попытался замаскировать свое замешательство глотком из кружки.

– Я сказала ему скинуть меня около магазина. Вот, купила. – Кэт провела ладонью по бедру, по черной блестящей ткани. На ее запястье голубел знакомый Кейсу дерм. – Нравится?

– Сила. – Он машинально просканировал глазами лица окружающих, затем снова посмотрел на Кэт. – Ты сама-то понимаешь, чего тебе надо?

– Ну как тебе этот бета, Люпус? – Она стояла совсем рядом, буквально лучась жаром и напряжением, в прищуренных глазах – огромные, неестественно расширенные зрачки, на горле дрожит натянутое, как тетива, сухожилие. Свежая доза. – Словил кайф?

– Да, только отходняк обломный.

– Значит, нужно повторить.

– И что же, по твоему мнению, за этим последует?

– У меня есть ключ. Вверх по склону, сразу за «Парадизом», нехилая база… Хозяева как раз сегодня свалили в колодец – если ловишь тему…

– Ловлю, ловлю.

Горячими сухими ладонями она взяла его руку:

– Ты же – як, Люпус, правда? Гайдзинский боец якудза.

– Все-то ты понимаешь. – Кейс отнял у нее свою руку и полез за сигаретой.

– Только почему у тебя все пальцы на месте? Я считала, у вас полагается, как лажанешься, отрубать палец.

– Я никогда не лажаюсь. – Он закурил.

– Я видела эту твою чуву. В тот же день, когда тебя встретила. Ходит, как Хидэо. Даже страшно. – Кэт улыбнулась, излишне широко. – Но мне это катит. Она любит с девушками?

– Не знаю, не спрашивал. А кто такой Хидэо?

– Вассал три-Джейн, как она его называет. Вассал их семьи.

Только огромное усилие позволило Кейсу сохранить на лице скучающее, равнодушное выражение.

– Как это – Триджейн?

– Леди три-Джейн. Девка – зашибись. Башлевая, как не знаю. Тут же все принадлежит ее папаше.

– Этот бар?

– Фрисайд.

– Улет. Да, неслабые у тебя подружки, – уважительно покачал головой Кейс, а затем обнял Кэт и положил ладонь ей на бедро. – И где же это ты, Кэти, познакомилась с такими графьями? Может, ты и сама из таких? Может, вы с Брюсом втихаря тоже наследнички?

Тело под тонкой черной тканью плотное, упругое. Кэт придвинулась еще ближе. Засмеялась.

– Ну, понимаешь, – на кукольном личике притворная скромность, – она любит оттянуться. Ну, мы с Брюсом устраиваем… Ей там скучно – там, у них. Иногда папаша ее отпускает – но только вместе с Хидэо, чтобы тот ее сторожил.

– И где же это она скучает?

– «Блуждающий огонек», так у них называется. Она говорит, там очень красиво, бассейны и лилии. Это замок, настоящий замок из камня, как на картинках. – Кэт прижалась к Кейсу. – Слушай, Люпус, это не дело, что я под кайфом, а ты – нет.

На тонком, через шею, ремешке – крохотная кожаная сумочка. Ярко-розовые, обкусанные до мяса ногти. Кэт расстегнула сумочку и достала дерм в прозрачном пакетике. На пол упало что-то белое. Кейс нагнулся и поднял. Журавлик-оригами.

– Это Хидэо, – пояснила Кэт. – Он показывал, как их складывать, а я все никак не запомню. У меня шея получается не в ту сторону. – Она запихнула бумажную игрушку назад в сумочку.

Кейс молча смотрел, как ее пальцы отрывают пакетик, извлекают дерм, прижимают к внутренней стороне его запястья.

– Три-Джейн – это такая, с острым подбородком и нос как клюв? – Его руки описали контуры лица. – Брюнетка, молодая.

– Да. Но главное – классная баба. И денег по это самое место.

Наркотик ударил его, как скорый поезд, позвоночник превратился в раскаленный добела столб, вздымающийся из области простаты, просвечивающий все швы черепа рентгеновскими лучами накоротко замкнутой сексуальной энергии. Каждый зуб пел, подобно камертону, в своей лунке чистым и ясным, как абсолютный спирт, звуком. Под полупрозрачной оболочкой хромом и полировкой блестят кости, суставы покрыты тонкой пленкой силиконовой смазки. По внутренней, добела выскобленной поверхности черепа хлестали вихри песчаной бури, они генерировали волны тончайшего непрерывного звона, разбивавшиеся о заднюю внутреннюю оболочку глаз – прозрачных, непрерывно расширяющихся хрустальных шаров.

– Пошли, – сказала Кэт и взяла его за руку. – Ты словил приход. И я словила. И у нас впереди вся ночь.

Гнев нарастал быстро и неудержимо, он модулировал бета-фенэтиламиновое возбуждение, как сигнал – несущую частоту, рвался наружу, как сейсмическая волна, как едкая концентрированная жидкость. Тяжелая как свинец эрекция. Лица всех окружающих стали раскрашенными, как у кукол, розовые и белые пятна ртов двигались и двигались, выдувая хрупкие пузыри слов. Кейс посмотрел на Кэт и увидел каждую пору загорелой кожи, пустые стеклянные глаза, едва намечающуюся тяжеловесность фигуры, мельчайшую асимметрию грудей, ключиц и… где-то в глубине глаз, за ними, полыхнуло белым.

Он сбросил ее руку, отпихнул кого-то с дороги и рванулся к выходу.

– Ну и хер с тобой! – заорала вслед ему Кэт. – Да маздала я таких сраных козлов!

Ноги были словно чужие. Шатаясь из стороны в сторону, он шел на них, как на ходулях, по брусчатке рю Жюль Верн, в ушах глухо шумела кровь, голову рассекали острые полотнища света.

Затем он застыл, выпрямился, плотно прижал кулаки к бедрам, запрокинул голову, а губы скривились и затряслись. И пока Кейс разглядывал фрисайдовский Зодиак Неудачника, пародийные созвездия задвигались, потекли по темной оси, тесно сбились в самом центре реальности. Они ползали и копошились, поодиночке и целыми стаями, пока не образовали портрет, запредельным белым по запредельно черному, звездами по ночному небу. На Кейса смотрело лицо мисс Линды Ли.

Когда он смог оторвать взгляд, опустить глаза, то обнаружил, что все лица на улице смотрят вверх и прохожие притихли от удивления. А когда иллюминация на небе погасла, по рю Жюль Верн прокатились восторженные крики, эхом отразившиеся от террас и балконов.

Где-то начал бить колокол старинных, привезенных из Европы часов.

Полночь.

* * *

Он бродил до самого утра.

Возбуждение прошло, хромированный скелет быстро ржавел, тело утратило прозрачную призрачность, наркотическая плоть заменилась обыденным мясом. Голова не работала. Это ему очень нравилось – оставаться в сознании и не думать. Он словно становился каждым предметом, который видел: садовой скамейкой, облачком ночных мотыльков вокруг старинного уличного фонаря, черно-желтым, в косую полоску, роботом-садовником.

Вдоль системы Ладо-Ачесон полз огненно-розовый рассвет. Кейс загнал себя в кафе, съел омлет, попил воды и выкурил последнюю в пачке сигарету. На крыше «Интерконтиненталя» любители раннего