На следующей неделе Морис станет премьер-министром Франции, и мне придется либо увезти Ками обратно во Францию, либо похитить ее.

Я склоняюсь к тому, чтобы похитить ее, но если я оторву ее от отца, это не принесет мне никакой пользы.

Господи, Морис никогда не даст своего благословения. Ни один здравомыслящий отец, любящий свою дочь, не согласился бы, чтобы она встречалась с ассасином.

— Макс, начинается, — кричит Ками из хижины.

Внедорожнику требовалась замена масла, что на некоторое время отвлекло меня.

Направляясь в дом, я говорю:

— Дай-ка я вымою руки.

Пока я счищаю грязь с пальцев, я слышу, как увеличивается громкость телевизора.

Оливье Де Ротшильд проводит президентские дебаты против оппозиционной партии, и Морис пришел поддержать его.

Я вытираю руки и, вернувшись в гостиную, сажусь рядом с Ками.

Я совершенно не интересуюсь политикой, но Ками хочет посмотреть дебаты в надежде хоть мельком увидеть своего отца.

Она прижимается ко мне и, придвинув поближе пакет с крендельками, кусает один.

Ведущий рассказывает об истории кандидатов и о том, что, по его мнению, будет обсуждаться сегодня. Он упоминает, что Де Ротшильд, вероятно, воспользуется тем, что Морис выступает за экологизацию страны, чтобы получить больше голосов.

Не прошло и десяти минут, а мне уже скучно.

Достав телефон из кармана, я проверяю свою электронную почту и банковские счета, прежде чем войти в базу данных Святого Монарха.

Внезапно Ками хватает меня за бедро и взволнованно говорит:

— Вот и он. — Она хмурится, уставившись в телевизор. — Я говорила ему не надевать этот костюм. Светло-серый цвет старит его.

Я даже не пытаюсь посмотреть, поскольку проверяю, не появилась ли какая-нибудь информация об угрозе Ками.

Запрос показывает, что ничего нового нет, но перед тем, как я выхожу из своей панели мониторинга, загружается сообщение.

Запрашиваемая информация найдена.

Мой телефон начинает звонить, и, увидев номер Академии Святого Монарха, я встаю с дивана и отвечаю:

— Левин слушает.

— Мистер Левин, — говорит директор Козлов. — Я сообщаю вам эту информацию по личному телефону, потому что это срочно, а вы лучший друг моего крестника.

— Что вы выяснили?

— Цель больше не Камилла Дюбуа, а Морис Дюбуа. Сегодня же.

Господи Иисусе.

— Кому поручено убийство? — Спрашиваю я. Зная, кто ассасин, я узнаю, когда и как это произойдет. У каждого из нас есть свой личный стиль.

— Я не могу сообщить вам эту информацию. Советую поторопиться.

— Спасибо.

Я заканчиваю разговор и возвращаюсь в гостиную, смотрю на телевизор, набирая номер Мориса. Звонок соединяется, но он продолжает звонить, пока не переходит на голосовую почту.

— Это Макс. Убирайтесь оттуда.

Я больше ничего не говорю и вместо этого снова набираю номер.

На экране телевизора я вижу, как Морис и Де Ротшильд поднимаются по ступенькам к сцене, помахав всем своим сторонникам. Я смотрю, как Морис останавливается сбоку, в то время как Ротшильд занимает свою позицию за трибуной.

Блять.

— Возьми трубку, — рычу я, слушая непрекращающуюся мелодию звонка.

Морис лезет в карман, и линия обрывается. Когда я пытаюсь снова, звонок сразу попадает на голосовую почту.

— Кому ты пытаешься позвонить? — Спрашивает Ками, переводя взгляд с телевизора на меня. — Что случилось?

Господи. Времени нет.

Мое сердцебиение учащается, и, пытаясь оттащить Ками от телевизора на случай, если это гребаное убийство произойдет, пока камеры нацелены на Мориса, я говорю:

— Принеси мне стакан воды, пожалуйста.

Она хмуро смотрит на меня и, когда встает, переводит взгляд на экран телевизора.

Я слышу отчетливый звук выстрела и бросаюсь вперед. Камеры поворачиваются в сторону сцены, когда я хватаю Ками.

В толпе возникает суматоха, и диктор кричит:

— Прозвучал выстрел!

Я прижимаю лицо Ками к своей груди и чувствую, как по ее телу пробегает дрожь.

— Застрелен сенатор Морис Дюбуа, — кричит диктор. — О Боже мой! Кто-то только что выстрелил из толпы. Это настоящее столпотворение.

Морис, ты тупой ублюдок. Ты должен был ответить на звонок!

Держа Ками, которая застыла у меня на груди, я тянусь за пультом и выключаю телевизор.

— Нет, — шепчет она.

Я заставляю ее сесть и приседаю перед ней. Обхватывая ее лицо руками, я вижу, как ужас борется с неверием. Она отстраняется от меня и начинает качать головой.

— Что случилось? — задыхается она. Ее глаза встречаются с моими, и черты ее лица искажаются страданием, когда ужас затемняет радужку. — Нет. Не смотри на меня так. — Она начинает качать головой. — Нет, этого не может быть. Это ошибка.

Я сажусь рядом с ней и, обняв ее за плечи, притягиваю к своей груди.

Ее тело содрогается, затем она спрашивает:

— Что только что произошло?

— В твоего отца стреляли, — говорю я Ками, не приукрашивая это.

— Нет, — снова выдыхает она, и похоже, что она все еще пытается смириться с этим фактом.

— Мне чертовски жаль. — Я целую ее в волосы. — Давай я позвоню и посмотрю, что можно выяснить.

Может быть, ему повезло, и выстрел не убил его.

У нее вырывается вздох, затем она всхлипывает:

— Пожалуйста. Может быть, с ним все в порядке.

Я быстро набираю номер Святого Монарха, и когда отвечает директор Козлов, я спрашиваю:

— Убийство подтверждено?

— Да.

— Господи, — бормочу я, когда в моем ухе раздается еще один сигнал вызова. — Спасибо.

Я заканчиваю разговор с директором Козловым и отвечаю на звонок от Николая:

— Да?

— Я только что получил известие, что Морис Дюбуа был убит.

— Я позвоню тебе позже. Я нужен Ками.

— Хорошо.

Я заканчиваю разговор и бросаю телефон на кофейный столик. Глаза Ками застыли в ужасе и прикованы ко мне, как будто у меня есть сила исправить эту ситуацию.

Я качаю головой.

— Прости, детка. Убийство подтверждено.

Черты ее лица искажаются от боли, когда она пытается отдышаться после удара.

Я заключаю ее в объятия и покрываю поцелуями ее волосы и висок.

— Мне так чертовски жаль. Я пытался позвонить ему, но он выключил свой телефон.

— Нет, — всхлипывает она, прикрывая рот руками. Она продолжает трясти головой, шок явно слишком силен для нее.

Внезапно у нее вырывается душераздирающий звук, и она приваливается ко мне. Мое гребаное сердце разрывается из-за нее, когда она безудержно плачет.

— Я держу тебя, детка. Хотелось бы мне забрать у тебя эту боль, — говорю я, пытаясь утешить ее единственным известным мне способом.

Проходит около тридцати минут, прежде чем ей удается успокоиться и справиться с первоначальным шоком.

Когда она отрывает лицо от моей груди, на ее лице появляется странное спокойствие.

— Я не знаю, что делать, — бормочет она бесстрастным тоном. — Думаю, мне следует кому-нибудь позвонить… кому?

— Нет. —