– Ты хорошо говоришь, так и надобно сделать.

– Итак, пусть государство будет уже устроено у тебя, сын Аристонов, – продолжал я. – После сего, достав откуда-нибудь свету, посмотри при нем вот на это-то – и сам, да позови и брата, и Полемарха, и других, – не увидим ли мы как-нибудь, где бы могла тут быть справедливость и где несправедливость, чем они отличаются одна от другой и которую из них надобно приобретать человеку, желающему быть счастливым, – утаивается ли она от всех богов и людей или нет.

– Это пустяки, – сказал Главкон. – Ведь ты обещал сам исследовать: неблагочестиво-де было бы, говорил, не помочь справедливости всячески, сколько есть сил.

– Верно припоминаешь, – сказал я. – Так-то, конечно, и надобно сделать, однако должны помогать и вы.

– Да, мы будем.

– Так надеюсь найти это следующим образом, – продолжал я. – Думаю, что государство у нас, если только оно правильно устроено, есть государство совершенно доброе.

– Совершенно верно.

– Явно, стало быть, что оно и мудро, и мужественно, и рассудительно, и справедливо.

– Явно.

– Значит, при наличии того, что мы в нем обнаружим, ненайденным будет лишь то, что останется?

– Что ты имеешь в виду?

– Это так же, как бывает относительно любых четырех вещей, если мы разыскиваем среди них какую-нибудь одну: если в которой-либо четверице вещей мы искали одну, то, узнавши ее наперед, остаемся довольными, а когда сперва узнали три, то через это самое становится у нас узнанной и искомая, ибо явно, что она есть уже не иное что, как оставшаяся.

– Правду говоришь, – сказал он.

– Не таким же ли образом надобно исследовать и это, поскольку наше государство отличается четырьмя свойствами?

– Очевидно.

– И во первых-таки, – в нем мне кажется явной мудрость, только в отношении к ней представляется что-то странное.

– Что такое?

– Мудро в самом деле, кажется, государство, о котором мы рассуждали, потому что оно благосоветливо. Не так ли?

– Да.

– Но это-то самое – благосоветливость, очевидно, есть некоторое знание, потому что не невежеством же, вероятно, а знанием хорошо советуют.

– Явно.

– Между тем о государстве знания-то ведь многочисленны и разнообразны.

– Конечно.

– Так неужели же благодаря знанию плотничьего искусства государство следует назвать мудрым и благосоветливым?

– Отнюдь нет, – сказал Главкон, – иначе его следовало бы назвать плотницким.

– Значит, государство надобно называть мудрым и не ради знания того, как деревянные изделия сделать как можно лучше?

– Конечно, нет.

– Что же? Медные или какие-нибудь другие?

– И не ради этого, – сказал он.

– И не за выращивание плодов земли, иначе государство можно было бы назвать земледельческим?

– Мне кажется.

– Что же? – спросил я. – В устроенном нами теперь государстве есть ли у некоторых граждан такое знание, которое советовало бы не о чем-либо в недре государства, а о нем целом, то есть как бы наилучшим образом могло оно сноситься и само с собою, и с другими государствами?

– Конечно, есть.

– Что же это?

– Это искусство быть всегда на страже: им обладают те правители, которых мы теперь называем совершенными стражами.

– Так, по этому знанию, каким объявляешь ты государство?

– Благосоветливым и действительно мудрым, – сказал он.

– Однако же в государстве у нас, – спросил я, – более ли, думаешь, кузнецов или этих истинных стражей?

– Гораздо более кузнецов, – отвечал он.

– Значит, сравнительно с прочими, которые почитаются имеющими какое-нибудь знание, – сравнительно со всеми ними, последние должны быть весьма малочисленны.

– Значительно малочисленнее.

– Следовательно, целое, согласно с природой устроенное государство может быть мудрым по малочисленнейшему сословию, по части самого себя, по начальственному и правительственному в нем занятию. Это, вероятно, есть согласный с природой малейший род, имеющий право обладать тем знанием, которое одно надобно называть мудростью прочих знаний.

– Ты говоришь весьма справедливо, – сказал он.

– Так вот оно – одно из четырех: не знаю, каким-то образом мы нашли и то, каково оно само, и то, где в государстве оно укореняется.

– Да, мне кажется, решительно нашли.

– Ведь и мужество-то – и по нем самом, и по месту нахождения его в государстве, отчего государство должно быть называемо таким, – усмотреть не очень трудно.