Казалось, все испытания и трудности нашего путешествия чудесным образом отступили. С легким сердцем и в хорошем настроении мы вошли в священный город.

Не сворачивая с паломнической дороги, мы шли по обсаженной деревьями аллее, мимо садов и огородов, откуда на рынки Лхасы поставлялись фрукты и овощи, шли через парки, миновали поля и небольшие участки земли, густо заросшие лесом. В свежайшем воздухе совсем не было пыли – этой чумы Шигаце. Без сомнения, здесь не последнюю роль играли болота и широко раскинувшаяся сеть ручейков, благодаря которым живительная растительность Лхасы столь пышна и зелена. Хотя сверкающие воды здешних ручьев полны жирной форели, ловить рыбу запрещено, равно как и убивать птиц, ведь так можно погубить человеческую душу, которая могла в них переселиться. Берега этих бесчисленных ручьев покрыты ковром дикорастущих цветов, яркостью своей как будто бы пытающихся перекричать друг друга: душистая лапчатка, лиловый и голубой цикорий, лютики, примула, колокольчики – чего тут только не было! Вверх по равнине, сколько хватало глаза, раскинулись, подобно морю, поля зреющего ячменя. Крестьяне уже принялись за работу и весело напевали, на крестьянках были желтые венки из клематиса.

Мы миновали небольшую похоронную процессию. Тело покойного, обернутое в покрывало, несли в сидячей позе. Скорее всего, процессия направлялась на кладбище за пределами города, где тело должно было подвергнуться отталкивающему, но традиционному для этих мест ритуалу: его разрезали на куски и скармливали грифам и воронам. Мэннинг, повествуя о своем путешествии, описывает этот обряд весьма затейливо: «Они не едят птиц, но позволяют птицам есть себя».

Мы въехали в город через знаменитые западные ворота, в действительности представляющие собой большую ступу[75]с проходом посредине. Одновременно с нами у ворот оказалась шумная группа паломников из провинции Цанг, благодаря которой наш маленький караван не бросался в глаза. Церинг, наш проводник, провел нас по улицам, заполненным паломниками, монахами, нищими, хвастливыми головорезами и облаченными в шелк господами. Мимо проезжали верхом в сопровождении слуг дамы в умопомрачительных головных уборах, а их менее удачливые сестры шли на своих двоих, причем некоторые несли на спине небольшие бочонки с водой. Кочевники, одетые с головы до пят в овечьи шкуры, чтобы не потеряться, держались за руки. Женщины из Кхама, или Восточного Тибета, со ста восемью косичками на голове благочестиво, хотя и слегка машинально, крутили большие молитвенные мельницы. А уж каких только товаров не выставляли на продажу купцы из Туркестана, Бутана, Непала, Китая и Монголии: на их прилавках были чай, шелк, меха, парча, бирюза, янтарь, кораллы, вина, сушеные фрукты… Впрочем, попадалось среди этого добра и кое-что поскромнее: иглы, нитки, мыло, ситец, пряности и побрякушки с далеких индийских базаров. Лхаса – удивительно пестрый город, здесь можно встретить купцов и путешественников не только из тех стран, что я уже называл, vide supra[76], но и из Армении, Кашмира и даже из Московии.

Наконец, обойдя бессчетное множество углов и закоулков, узеньких улочек и темных аллей, мы оказались у высокой стены, за которой скрывался особняк. Церинг постучал кулаком в тяжелые деревянные ворота и крикнул, чтобы нас впустили. Ворота немедленно отворились, и мы въехали на большой двор. Ворота тут же закрылись. Нас с мистером Холмсом провели в покои, снабженные всем необходимым. Покои были украшены на тибетский манер росписями и свитками религиозного содержания (танка) и предметами культа, а пол покрывали богатые ковры и диваны. Нам подали чай и шоколадное печенье от «Хантли и Палмера».

Церинг отправился доложить о нашем прибытии секретарю далай-ламы. Он настоятельно попросил нас оставаться до его возвращения в доме и не выходить на улицу. Впрочем, мы с мистером Холмсом и без того были утомлены – нас наконец одолела накопленная за время путешествия усталость. После теплой ванны и сытного обеда, который подали нам молчаливые, хорошо обученные служители, мы легли спать. Мягкие постели, чистые простыни и теплые стеганые одеяла сделали свое дело, и мы спали как сурки.

Стоило мне завершить утреннее омовение, пропеть короткий гимн Брахмо Самадж (теистического характера) и закинуть в рот первый кусочек бетеля, как в дверях появился Шерлок Холмс.

– Ага! Как я погляжу, Хари, вы уже на ногах, – весело сказал он. – Между прочим, у Церинга есть для нас новости. Он ждет в столовой.

Позавтракав, мы облачились в свои ладакские наряды и вместе с Церингом отправились в Норбу-Лингка (Парк сокровищ) – летнюю резиденцию далай-ламы примерно в двух милях от города. Ведущую туда длинную прямую дорогу обрамляли высокие вербы. Весной и летом далай-лама живет и ведет дела в этом чудесном пристанище, предпочитая его сады, озера, оранжереи, павильоны и уютные жилые постройки холодным мрачным покоям дворца Потала.

Парк сокровищ обнесен высокой стеной. Мы подъехали к парадному въезду, который охраняли несколько вооруженных солдат. Нас определенно ждали: тут же появились конюхи, которые помогли нам спешиться и, ведя наших пони под уздцы, поспешно протолкнули нас в ворота. Пройдя по чудесной аллее, вдоль которой росли сосны и вербы, мы оказались в середине парка, где располагались личный сад и резиденция далай-ламы. Они были окружены высокой желтой стеной с двумя вратами, у которых стояли на страже монахи-воины исполинского роста. Войдя в парадные врата, мы оказались в волшебном саду, заполненном фруктовыми деревьями и узловатыми извитыми можжевеловыми кустами, как если бы сошедшими с японской гравюры. По всему саду рвались с цепей свирепые тибетские мастифы – прекрасные представители породы. Искрящийся ручей прокладывал себе путь среди деревьев и впадал в тихое озеро, заросшее лотосами. Странные птицы с экзотическим оперением порхали с ветки на ветку. Мне на глаза попался даже ярко-зеленый индийский попугай, сидевший на верхушке персикового дерева и торжественно читавший нараспев мантру «Ом Мани Падме Хум».

Сам дворец представлял собой скромных размеров постройку, столь же пасторальную с виду, как и ее окрестности. Монахи-слуги провели нас в большую приемную, устеленную коврами. Стены ее были расписаны тончайшей работы фресками на религиозные темы. Обстановка, однако, носила скорее случайный характер: здесь были и удобные кресла, и низкие столики в стиле английского ампира. На серванте в стиле королевы Анны тихо тикали богато изукрашенные часы из золоченой бронзы. Подле серванта стоял человечек с обритой наголо, как то полагалось, головой. Он был облачен в винно-красные монашеские одежды. Когда он шагнул нам навстречу, чтобы поприветствовать, я отметил, что его маленькие темные глаза, прикрытые обычными для тибетца складками эпикантуса, сильно близоруки. Он посмотрел на нас сквозь круглые китайские очки из толстого билаура, или горного хрусталя, и заговорил высоким, но сильным и чистым голосом:

– Добро пожаловать в Тибет, мистер Шерлок Холмс! Добро пожаловать, бабуджи!