Источники не дают оснований как полностью отклонить свидетельства Зубарева, так и принять их за достоверные. Вряд ли вербовка рядового наемника могла всерьез заинтересовать такого крупного военачальника, как фельдмаршал Левенвольде. Большие сомнения вызывает и изложенный Манштейном первому встречному план освобождения Иоанна Антоновича. Сомнителен рассказ об аудиенции у прусского короля и тем более история с назначением Зубарева полковником. Возникает также вопрос, почему Тайная розыскных дел канцелярия удовлетворилась рассказом Зубарева и не прибегла к пыткам, допросам свидетелей, чтобы отделить истину от выдумок, тем более что она сама в донесении императрице сомневалась в достоверности его показаний: «…понеже из оного того Зубарева показания открылось, что будто бы ему о бытности принца Иоанна и отца его Антона Ульриха в Холмогорах сказано в Пруссии, тако ж и будто б порученную ему комиссию с данными наставлениями от того двора усильно вручили и о взятии его неволен в таможнюю службу, что за вероятное почесть, а паче в том ему весьма поверить сумнительно». Из цитированного донесения следует, что А. И. Шувалова более всего интересовал вопрос об источниках информации Зубарева о месте заточения Иоанна Антоновича. «Необходимо надлежало бы его, Зубарева, яко изменника, наикрепчайшим образом то его показание утвердить и домогаться того, что не слыхал ли он здесь, в России, о пребывании означенной Брауншвейгской фамилии в Холмогорах от кого или же паче и не послан ли он отсюда от кого-либо в Пруссию». Эта выдержка дает основание отклонить версию о том, что Зубарев якобы являлся тайным агентом русского правительства и выполнял его задание — если бы он действовал по его поручению, то об этом в первую очередь была бы осведомлена Тайная канцелярия.

Столь подробное описание эпизода с Зубаревым объясняется тем, что он вызвал три важных следствия, дающих основания считать, что императрица была склонна поверить если не всему сказанному тобольцем, то намерению прусского короля освободить Брауншвейгскую семью из заточения.

Первая из трех принятых по сему случаю мер воплотилась в указе императрицы в конце января 1756 года начальнику караула в Холмогорах Вындомскому о переводе Иоанна Антоновича в другое место заточения. Вындомскому предписывалось «оставшихся узников (Антона Ульриха и его детей. — Н. П.) содержать по-прежнему еще строже, с прибавкою караула, чтоб не подать вида о вывозе арестанта». Все обставлялось такой тайной, что указ не называл даже нового места заточения — Шлиссельбург.

Императрице, около десятка лет не интересовавшейся судьбой Иоанна Антоновича, совершенно неожиданно свергнутый император вновь напомнил о своем существовании. Если верить донесению нидерландского посланника Сваарта 16 октября 1757 года, то у нее были основания для волнения от полученного известия. «Императрица, — доносил посланник, — только и слушает Шувалова, ничего не видит и ни о чем знать не хочет; она продолжает свой роскошный образ жизни и буквально предала государство на разорение каждому; всякий, значит, крадет, делает несправедливости, сам управляется и захватывает паче и не послан ли он (Зубарев. — Н. П.) отсюда от кого-либо в Пруссию и не делано ль ему было какого здесь наставления».

Вторым следствием зубаревского дела стало устройство западни для пруссаков, если те все-таки объявятся в Холмогорах. Из Архангельска от имени Зубарева было отправлено письмо Манштейну с извещением об успешном исполнении плана освобождения Иоанна Антоновича («успех к тому хороший сыскан»). Зубарев якобы находится в Архангельске и ждет прибытия туда капитана с командой. В Берлине на эту провокацию не отреагировали никак — то ли потому, что там не было никаких планов насчет свергнутого императора (и тогда весь рассказ Зубарева — выдумка), то ли просто проявили осторожность.

Третье следствие зубаревского дела имело внешнеполитическое значение. Известно, что набожная Елизавета Петровна не питала нежных чувств к атеисту Фридриху II. Зубаревское дело превратило неприязнь в ненависть, сыгравшую свою роль в участии России в Семилетней войне против прусского короля.

В Шлиссельбург Иоанна Антоновича доставили 30 марта 1756 года, то есть в возрасте 15 с половиной лет. О пребывании свергнутого императора в Холмогорах сведения отсутствуют, и историки не располагают данными, кто и в течение какого времени его обучал грамоте, каким образом он свободно изъяснялся по-русски, в том числе хорошо усвоил нецензурную лексику. Однако известно, что его велено было содержать в полной изоляции. Из донесений начальников караулов, стороживших во главе 45 солдат, нижних чинов и офицеров узника в Шлиссельбурге, регулярно отправляемых в Тайную канцелярию, известно, что он умел читать книги Священного Писания и в первые годы своего заточения в крепости умел внятно излагать свои мысли.

Знал он и о том, что был не простым колодником, а свергнутым императором — об этом его известили родители, когда он пребывал в детском возрасте, и солдаты, охранявшие его в Холмогорах в годы отрочества. Иногда, рассердившись во время пререканий и ссор с офицерами, он называл себя принцем, императором и даже Богом, но те интерпретировали эти заявления как бред лишившегося разума человека и пытались внушить ему, что он просто колодник.

Условия содержания Иоанна Антоновича убеждали солдат, что они охраняют не простого колодника — среди расходов на питание имеются записи на приобретение чая, кофе и даже иногда апельсинов, его обслуживал специальный повар, а за чистотой в покоях следил назначенный для этой цели солдат.

За восьмилетнее пребывание в Шлиссельбурге с узником инкогнито встречались три государя: Елизавета Петровна, Петр III и Екатерина II, — причем только последняя лично поделилась своими впечатлениями о встрече с ним. О встрече Елизаветы Петровны, сгоравшей от любопытства, что из себя представлял претендент на трон, узнаем из депеши нидерландского посланника Сваарта от 16 октября 1757 года: «О несчастном семействе герцога Брауншвейгского я мог узнать только, что в начале прошлой зимы царя Ивана свезли в Шлиссельбург и там продержали до конца зимы; что его привезли сперва сюда и поместили в порядочном частном доме, принадлежащем вдове секретаря Тайной канцелярии, за городом, но очень от него близко, что его там содержали вместе с его гувернером очень строго, около четырех недель, под надзором офицера и нескольких гвардейских солдат; что ее величеству пришла раз фантазия велеть привезти его вечером очень секретно в старый Зимний дворец и что она полюбопытствовала посмотреть на него в то время, когда он сидел за столом, из тайного апартамента, переодетая мужчиной и в сопровождении лишь нынешнего фаворита своего Ивана Шувалова; что несколько дней спустя его отвезли в Шлиссельбург и что с ним послали несколько самого необходимого платья и белья».

Иоанн Антонович в колыбели Гравюра Иоганна Христиана Леопольда. 1740 г.

Государственный Эрмитаж, Санкт-Петербург

Известный историк и издатель XVIII века Бюшинг сообщил о посещении Иоанна Антоновича Петром III в марте 1762 года: «Однажды рано утром он поехал в Шлиссельбург на ямских лошадях в сопровождении генерал-аншефа и генерал-полицмейстера барона Корфа, Александра Нарышкина, фон Унгерна и статского советника Волкова, и все это в такой тайне, что даже сам дядя императора, герцог Георг Людвиг Голштинский только за обедом узнал об отъезде императора. Выдавая себя за офицера, он взял с собою повеление от самого же себя шлиссельбургскому коменданту все ему показать и, войдя с своими спутниками в тот каземат, где содержался принц, нашел жилище его довольно сносным, хотя лишь скудно снабженным самою бедною мебелью. Одежда принца была также самою бедною, изорванная и притом совершенно чистая, так как принц вообще соблюдает чистоту насчет своего тела и одежды. Он был совершенно невежествен и говорил бессвязно. То утверждал, что он император Иван, то уверял; что этого императора нет больше на свете, а только его дух перешел в него. После первого вопроса: „Кто он такой?“ — принц отвечал: „Император Иван“, а потом на вопросы, как это ему пришло в голову, что он принц или император и откуда он про то узнал, отвечал, что знает от своих родителей и солдат. Продолжали расспрашивать, что он знает про своих родителей? Он уверял, что помнит их, но сильно жаловался на то, что императрица Елизавета постоянно очень худо содержала и их, и его, и рассказывал, что в бытность его еще при родителях последние около двух лет состояли под присмотром одного офицера, единственного, который был добр…»