Раздался внезапный металлический звон — и по скалистому грунту, сталкиваясь, покатились, слабо поблескивая, золотые монеты, их было немного, но звук их падения был неожиданным и вклинился в происходящее отвлекающим образом.

Ксения и Калолий инстинктивно обернули взгляды туда, откуда раздался звон.

Этой доли секунды хватило, чтобы король сделал выпад вперед и ударом в прыжке отбил руку Калолия в сторону — руку, в которой был зажат пистолет. Грянул выстрел — пистолет отлетел в сторону, — и двое мужчин сцепились в смертельной схватке.

Они боролись, хрипя, у самых ног Ксении, а она ничем не могла помочь Иствану. То один одерживал верх, то другой, наконец силуэт удачливого министра отразился в водной поверхности озера — руки раскинуты, ноги опираются на пустоту, — и с пронзительным криком Калолий исчез в глубине: плавать он не умел. Будто и не было джинна… Пистолет полетел вслед за ним в воду.

Трудно было поверить, что весь эпизод им не привиделся, если бы не помятая одежда на Истване и не его распаренное от борьбы и напряжения лицо.

Ксения что-то коротко прошептала — как будто послала благодарную молитву богам — и повернулась к нему.

Он тяжело дышал, его грудная клетка судорожно вздымалась, он шагнул к ней, прижал к себе, и она почувствовала, что жива…

Она подняла к нему бледное, дрожащее лицо, и их губы встретились.

Губы Иствана были твердыми, почти ранящими. Но поцелуй все длился и длился, его губы незаметно становились нежнее, отвечая мягкости ее рта. Она дрожала — и это была совсем не дрожь страха. Поцелуй Иствана был настойчивым и захватывающим — и ее тело ответило на него каждой клеточкой. Она влюблена — и она любима! Именно о такой всепоглощающей взаимности она всегда и мечтала, когда думала о любви…

Сейчас она могла думать лишь об Истване и его близости, и о чувствах, какие он пробуждал в ней, приникнув губами к ее губам.

За их спинами пела вода, тусклый пещерный свет скрыл их от всего мира, сделав принадлежащими древним богам, которые сделали это место священным — и таким счастливым для них.

Сколько прошло времени? Может быть, минута, может быть, час, даже век — король поднял голову.

Он поглядел на нее, и она не могла не прошептать:

— Я тебя… люблю! Я тебя люблю!

— И я тебя люблю, стойкая ты моя, драгоценная ты моя невестушка! — нежно и благодарно ответил ей Истван.

И снова поцеловал ее — поцеловал страстно, дико, словно извергал из себя чувство свободы и ликования от того, что они живы, любимы и любят.

Он целовал ее глаза, лицо, мочки ушей, нежную шею…

Он снял с нее шляпу, чтобы запустить руку в сияющую даже в этой мгле роскошь волос, и она почувствовала, что все ее тело растворяется в этом прикосновении его пальцев к ее волосам, и она теряет над собой власть, оставаясь покорной лишь этим прикосновениям.

Наконец король от нее оторвался — с усилием, она видела, чего ему это стоило, — и сама хотела бы не размыкать объятий, а тонуть в них все глубже и глубже…

— Мы свободны, мое сокровище, и мы живы!

Ксения спрятала лицо у него на груди.

— Я думала… мы… погибнем, — прошептала она.

— Я тоже так думал, — признался ей Истван. — Мог ли я знать, мог ли я догадаться, что в душе он убийца?

— Я почувствовала, что он… омерзителен, как только тронула его руку, — пробормотала Ксения.

Истван расправил плечи.

— Мир без него станет лучше, — сказал он. — Но ты должна понять, дорогая, что никто, и я говорю буквально, никто никогда не должен узнать, как он умер. Мы никогда не должны об этом говорить вслух, потому что кто-то может подслушать, как Калолий подслушивал то, что мы тут говорили.

— А что же будет, когда он… не вернется? — тревожно спросила Ксения.

— Пойдут по всему городу и стране пересуды, как и положено, — невозмутимо ответил король, — но поскольку Калолий изощренно замел все следы, которые вели бы сюда, с нами это не свяжут.

Он снова поцеловал Ксению — и отстранился.

— Нет, пойдем! Давай возвращаться. Думаю, на сегодня нам впечатлений достаточно.

Он взял ее за руку и бережно повел вдоль выступа вон из пещеры, на солнце.

— Не смотри назад, дорогая, — сказал он, — и помни: не произошло ничего, кроме того, что ты увидела Святые источники и нашла их очень красивыми. Экскурсия удалась! Тебе все ясно?

Он посмотрел на нее каким-то особенно глубоким взглядом и добавил:

— И у меня нет слов, чтобы сказать, как ты красива и как я люблю тебя!

Глаза Ксении засветились.

— Мог ли мечтать я, что буду чувствовать вот такое? — спросил Истван. — Я и не думал, что такое бывает.

Он наклонился и, не в силах сдержаться, поцеловал ее губы.

И они пошли по тропе, пока не дошли до места, где ждали их лошади и четверо всадников королевской охраны.

Затем они молча мчались верхом, и, только прибыв во дворец, Ксения ощутила слабость, и ужас объял ее.

— Я хочу, чтобы ты отдохнула, — тихо проговорил король, принимая невесту из седла на руки. — Я объясню всем, что ты устала после такой продолжительной скачки верхом, и какие бы еще дела ни были назначены на сегодня, я с ними управлюсь один, без тебя. Любовь моя…

— Нет… я буду… с тобой, — воспротивилась было Ксения.

— Мои слова — это приказ, — строго прервал ее правитель Лютении. — Ты хотела, чтобы я был авторитарным? Так вот: я начинаю с тебя. — Он торжествующе улыбался.

Она улыбнулась тоже, ибо знала, как много стоит за его словами. Но когда Маргит помогла ей раздеться и лечь в постель, она поняла, что совершенно без сил и хочет только одного — спать, спать, спать…

Она проспала несколько часов и, проснувшись, обнаружила, что день перешел в вечер. Интересно, что сейчас делает Истван? Бурлит ли город в связи с пропажей премьер-министра?

Ей стало любопытно — до такой степени, что она сделала попытку встать. Но не тут-то было! Любое, самое незначительное движение давалось ей с неимоверным усилием, и она поняла: одна из причин — верховая езда, то самое физическое напряжение, о котором она так просила графа Гаспара и от которого мышцы теперь нещадно болели.

Тело расплачивалось за сердечные удовольствия.

«Я хочу видеть Иствана», — подумала она и провалилась в беспамятство, унося в сон неземной — и очень земной — поцелуй короля…

Ей приснилось, что они вместе идут по каким-то руинам, а вслед им несется зловещий смех, отражаемый эхом от каменных стен. Они в лабиринте и заблудились, кругом мрак и сырость, а смех усиливается, нарастает, и вот уже уши начинают болеть от нестерпимо громкого звука, но вдруг все прерывается — они выходят к свету: скала сама отделилась от темной стены и пропустила их, напоследок проскрипев каменной пылью.