«О, здесь вся нация, свобода! — подумала Мари. Затем она бросила взгляд на роялистов. — А там только один человек — король, привилегии!»

Она невольно залюбовалась лицом Мерля: этот жизнерадостный солдат как бы воплощал собою образ французского пехотинца, который насвистывает под пулями песенку и не упустит случая пошутить над злополучным товарищем. Жерар вызывал уважение. Строгий, полный самообладания, он, казалось, наделен был душой истинного республиканца, какие во множестве встречались тогда во французской армии и которым их скромная, благородная самоотверженность сообщала неведомую до той поры энергию.

«Вот человек с широким кругозором. Я люблю таких, — подумала мадмуазель де Верней. — Опираясь на настоящее и господствуя над ним, эти люди разрушают прошлое, но во благо будущему...»

Эта мысль опечалила ее потому, что не относилась к ее возлюбленному; она быстро повернулась к нему, чтобы совсем иным восхищением отомстить Республике, которую уже возненавидела. Она увидела маркиза, окруженного людьми, настолько смелыми, настолько фанатичными, настолько рассчитывающими на будущее, что они решались бороться с победоносной Республикой, надеясь восстановить умершую монархию, отмененную религию, принцев, скитающихся за границей, и уничтоженные привилегии. И тогда она подумала: «Маркиз — человек такой же силы воли. Склонившись над обломками прошлого, он хочет создать из него будущее».

Мысль ее, питающаяся образами, блуждала в эту минуту между развалинами нового времени и развалинами прошлого. Совесть громко говорила ей, что один борется за отдельного человека, другой — за целую страну, но чувство привело ее к выводу, к которому могут привести и рассуждения: к признанию, что король — это страна.

Услышав в гостиной мужские шаги, маркиз поднялся и пошел навстречу новому гостю. Это оказался человек, которого ждали; удивленный большим обществом, он хотел что-то сказать, но Молодец украдкой от республиканцев знаком остановил его и предложил ему занять место за столом. Офицеры внимательно приглядывались к своим сотрапезникам, и у них возникли прежние сомнения. Духовная одежда аббата Гюдена и причудливые костюмы шуанов пробудили в них недоверие; они удвоили внимание и обнаружили удивительный контраст между манерами и речами гостей: насколько некоторые проявляли в своих словах преувеличенный республиканизм, настолько другие удивляли аристократичностью манер. Несколько случайно перехваченных взглядов, которыми маркиз обменялся с гостями, несколько неосторожных фраз с двойным смыслом, а главное, узкие каемки бороды, довольно плохо скрытые высокими галстуками, открыли им обоим одновременно истину. Одна и та же мысль пришла им в голову, и они сообщили ее друг другу взглядом, — г-жа дю Га предусмотрительно их рассадила, и они могли переговариваться только глазами. Положение требовало осторожности: республиканцы не знали, являются ли они в этом замке господами положения или их завлекли в западню, была ли мадмуазель де Верней жертвой или сообщницей в этом непостижимом приключении. Но вдруг нежданное событие ускорило развязку, прежде чем они поняли всё его значение. Новый гость был одним из тех румяных и тучных великанов, которые ходят, важно откидываясь назад, как будто вытесняют воздух на своем пути и считают, что все взгляды устремлены на них. Невзирая на знатное свое происхождение, он смотрел на жизнь, как на забаву, из которой надо извлечь возможно больше удовольствия. Он преклонялся перед собой, но все же оставался благодушно учтивым и остроумным, как и многие дворяне, которые, закончив свое воспитание при дворе, возвращаются в родовые поместья и не подозревают, что, прожив там безвыездно двадцать лет, они покрылись плесенью. Такие люди с несокрушимым апломбом совершают бестактности, говорят остроумные пустяки, весьма упорно не доверяют ничему хорошему и с невероятным усердием сами лезут в какую-нибудь ловушку. Работая вилкой с привычным проворством любителя хорошо поесть, он наверстал потерянное время и лишь тогда поднял глаза на сотрапезников. Удивление его возросло, когда он заметил офицеров; он вопрошающе поглядел на г-жу дю Га, и вместо ответа она указала ему глазами на мадмуазель де Верней. Увидев эту сирену, чья красота почти уже заставила умолкнуть в душах гостей чувства, вызванные стараниями г-жи дю Га, толстяк улыбнулся наглой и насмешливой улыбкой, за которой, видимо, таилась какая-то непристойная история, наклонился к соседу и шепнул ему два-три слова; оставшись тайной для офицеров и для Мари, слова эти переходили из уст в уста, каждый услышал их в свой черед, и они достигли наконец того человека, кого должны были ранить смертельно, поразив его в самое сердце! Вожди вандейцев и шуанов с жестоким любопытством устремили взгляды на маркиза де Монторана. Г-жа дю Га, радостно сверкая глазами, переводила их с маркиза на удивленную мадмуазель де Верней. Офицеры тревожно посматривали друг на друга, выжидая, чем кончится эта странная сцена. У всех в руках неподвижно застыли вилки, в комнате воцарилась тишина, и все взгляды были прикованы к Молодцу. От гнева его лицо побагровело, затем приняло восковой оттенок, и в глазах вспыхнула безумная ярость. Он резко повернулся к тому гостю, от которого приползла эта ядовитая змея, и упавшим голосом сумрачно спросил:

— Проклятье! Граф, это правда?

— Клянусь честью! — с важным поклоном ответил граф.

Маркиз опустил глаза, но тотчас снова их поднял и устремил на Мари; девушка, внимательно прислушиваясь к разговору, встретила этот взгляд, полный смертельной ненависти.

— Я отдал бы жизнь, — прошептал он, — чтобы тут же отомстить за себя.

Госпожа дю Га поняла эту фразу по движению его губ и улыбнулась ему, как улыбаются другу, обещая, что скоро его мучения кончатся. Презрение к мадмуазель де Верней, написанное на лице у каждого, довело до предела негодование республиканцев. Резким движением они поднялись.

— Что вам угодно, граждане? — спросила г-жа дю Га.

— Наши шпаги, гражданка, — с иронией ответил Жерар.

— За столом вам не нужны шпаги, — холодно возразил маркиз.

— Нет. Но сейчас мы поиграем в игру, хорошо вам знакомую, — воскликнул Жерар. — И здесь мы посмотрим друг на друга поближе, чем у Пелерины.

Все остолбенели. В эту минуту во дворе раздался дружный залп, повергнувший в ужас обоих офицеров. Они бросились на крыльцо, оттуда они увидели около сотни шуанов, которые метились в солдат, уцелевших после первого залпа, и стреляли по ним, как по зайцам. Бретонцы появились с берега, где они прятались по приказу Крадись-по-Земле с опасностью для собственной жизни; когда стихли последние выстрелы, сквозь крики и стоны умирающих слышно было, как несколько шуанов, оступившись, упали в воду, словно камни, брошенные в пропасть. Хватай-Каравай прицелился в Жерара; Крадись-по-Земле взял на прицел Мерля.

— Капитан, — холодно сказал маркиз, повторяя слова, недавно сказанные о нем Мерлем, — люди, видите ли, как иные плоды, — дозревают на соломе.

И он указал рукой на солдат: синие лежали на окровавленной соломенной подстилке, шуаны с невероятным проворством добивали раненых и раздевали убитых.

— Я был прав, когда сказал, что ваши солдаты не дойдут до Пелерины, — добавил маркиз. — И я думаю также, что вашу голову начинят свинцом раньше, чем мою. Что вы на это скажете?