Меня никак не могло оставить то внутреннее напряжение, что появляется в обстановке постоянной опасности на фронте.

Привычная работа на ферме, а не мои попытки расслабиться, лучше всего помогала снять стресс, хотя прошли годы, прежде чем мне удалось от него окончательно избавиться. Кроме того, мне приходилось убивать, пусть и в бою, а это никогда не изгладится из памяти.

Несмотря на то что сама ферма со времени моей юности не изменилась, в Пюггене многое стало другим. Немецкое правительство начало использовать военнопленных и мобилизованных граждан в качестве рабочей силы на заводах и фермах, чтобы заменить рабочих, призванных в армию. После поражения Польши в 1939 г. в нашу деревню прибыло несколько поляков-военнопленных. На следующий год к ним присоединилось еще больше работников из Франции и Бельгии.

Местные власти, знавшие о неодобрительном отношении моих домашних к нацистам, всячески старались осложнить им жизнь. Моему отцу, призванному в конце войны в фольксштурм, было приказано следить за работниками-иностранцами, которых было человек двадцать в нашей деревне. Он был вынужден проводить ночь в трактире недалеко от нашего дома, чтобы стеречь пленных, запираемых на ночь в танцевальном зале заведения.

Поскольку моему отцу было около 50 лет, он вряд ли сумел бы предотвратить попытку побега. К счастью, с пленными проблем не возникло. Один из них, бельгиец, сказал моему отцу: «Ну что же, герр Люббеке. Вам не придется долго быть охранником. Очень скоро вы станете пленным, а мы будем вас стеречь».

Согласно программе по привлечению рабочей силы нашей семье был выделен в помощники военнопленный поляк по имени Зигмунд. До войны он был фабричным рабочим из Лодзи. К нему относились так же, как к любому работнику-немцу. Мои домашние работали вместе с ним в поле, и никаких проблем с ним не возникало. Существовавшие для военнопленных правила предусматривали, что они должны есть отдельно от немецких хозяев, но, несмотря на это, моя мать всегда сажала Зигмунда за общий стол.

Власти позволяли держать таких работников на ферме, если только для них было место, где их могли запирать на ночь. Получив специальное разрешение, моя семья выделила Зигмунду комнату в доме моего деда. Так же положительно складывались отношения с двумя бельгийскими военнопленными, которые позднее работали на нашей ферме. Несмотря на эти изменения, жизнь в Пюггене, казалось, протекала нормально, и война для тех, кто непосредственно не участвовал в ней, шла где-то далеко.

В середине отпуска 21 августа я поехал в Гамбург повидать Аннелизу. Несмотря на двухлетнюю разлуку, нас сблизила переписка, хотя она все еще была помолвлена.

Приехав в Гамбург, я встретился с Аннелизой в Аркаде за рекой Альстер недалеко от цветочного магазина, где она теперь работала, уволившись весной из магазина на Главном вокзале. Прошло всего полдня, и между нами восстановилась былая близость. Мы прогуливались по улицам и много говорили. Обо всем этом я мечтал, когда мерз в снегах под Урицком и тонул в болотах на Волхове.

С того момента, как я снова увидел Аннелизу, в первый раз я подумал о том, что она может стать чудесной женой для своего избранника. Не в силах скрыть свои чувства, я сказал ей: «Извини, я не хочу вмешиваться в твою жизнь, но я все так же люблю тебя». Решать предстояло Аннелизе, но для меня было важно, что она поняла мои чувства к ней.

Перед тем как мне сесть в поезд на Пюгген, чтобы провести там мою последнюю отпускную неделю, Аннелиза подарила мне золотой талисман, изображавший лист клевера, сказав, что он принесет мне удачу. Положив подарок в нагрудный карман своего кителя, я почувствовал, что это только дело времени и что мы снова будем вместе.

И все же мы сознавали, что судьба солдата на поле битвы переменчива. Даже глядя с оптимизмом на наше продвижение к Волге и Кавказу этим летом, всем было понятно, что многие солдаты не вернутся домой к своим любимым.

Глава 10. Демянский коридор. Сентябрь 1942 – март 1943 г.

Новгород. Сентябрь-ноябрь 1942 г.

Ко времени моего возвращения из трехнедельного отпуска в начале сентября отдельные части 58-й пехотной дивизии были переброшены на 110 километров к югу от Ленинграда на позиции на северном берегу озера Ильмень, расположенные всего в 25–30 километрах к югу от места боев на Волхове. Когда я прибыл в расположение роты, ее бойцы уже были расквартированы в разрушенных домах на южной окраине древнего русского города Новгорода.

Нашей задачей было оборонять северное побережье озера Ильмень от возможного водного десанта с восточного берега, удерживаемого русскими, что было относительно несложным делом. Даже если русские предпримут внезапную высадку силами до батальона, преимущества нашей оборонительной линии давали нам уверенность, что мы легко сбросим их в воду, не дав закрепиться на берегу. Мы сохраняли бдительность, но десанта не опасались.

15 октября 154-й пехотный полк получил название гренадерского. Перемена названия была обусловлена возросшей огневой мощью полка, достигнутой за счет увеличения тяжелого вооружения, такого как пулеметы и тяжелые минометы. В действительности никакой рост огневой мощи не мог компенсировать нехватку личного состава, в результате чего численность полка сократилась по меньшей мере на батальон. Мы по-прежнему гордились нашим полком и видели мало смысла в его переименовании.

Несмотря на постоянные занятия по боевой подготовке, у нас оставалось много времени на отдых. Этому способствовало и затишье на нашем участке фронта. Погода оставалась достаточно теплой, и многие из нас проводили досуг на берегу озера Ильмень. Казалось, мой отпуск все еще продолжается, когда я сидел, греясь на солнце, и читал письма из дома.

После моего посещения Гамбурга переписка с Аннелизой стала еще более частой. Прошло несколько недель, и я получил известие, которого я так ждал, – Аннелиза решила разорвать свою помолвку и выстраивать отношения со мной. Вот вам ирония судьбы. Только я успел окончательно завоевать ее сердце, как умудрился потерять золотой амулет, что она подарила мне на счастье.

Хотя Новгород располагался всего в 15 минутах ходьбы от наших позиций, я только один раз побывал в городе и прошелся по его пустынным улицам. Он имел типичную для советских городов застройку из небольших деревянных покосившихся домишек и невзрачных каменных строений. Только большой бронзовый скульптурный памятник в центре города рядом с администрацией произвел на меня впечатление[35].

От посещения одной из городских церквей с луковичными куполами, столь характерными для России, осталось смешанное впечатление. В отличие от относительно хорошо сохранившихся фасадов, внутри все обветшало; церковь использовалась для хранения зерна