– Деловые, – кисло выдавила Кристина. – Я надеюсь. Не верите? Да, трудно поверить, учитывая параметры этой девицы. Вы бы точно не устояли.

– Я?! – ошарашенно закричал Валдаев. – Боже упаси! Такие девушки не в моем вкусе!

– Правда?

– Конечно. Я наблюдал за ней там на озере. Развязная, самовлюбленная нимфоманка.

– Да? – Кристине словно становилось легче. – И там, на озере, она и Аркадий… Они… А?

– Да он вообще на нее не обращал внимания! – соврал Валдаев. Словно Инга позволила бы не обратить на себя внимания.

«Зачем я здесь? – мысленно ужаснулся Саша. – Кто кого допрашивает?»

– Но что вы с ним сделали? Куда он исчез? Неужели никто ничего не слышал и не видел? Я не верю, что такое возможно!

– Постойте! Кристина, я…

– Лучше бы он умер! Лучше бы я его оплакала и похоронила! А сейчас мне что делать, о чем думать?! Вы представляете, в каком я состоянии!

Итак, внешнее спокойствие Кристины оказалось обманчивым. Одно мгновение – и ее увлек водоворот истерики. Все это Валдаеву было хорошо знакомо, он сто раз попадал в подобные ситуации.

Саша вылез из кресла, сел на диван рядом с бедняжкой и решительно прижал ее к себе – невзирая на условности, чины и макияж Кристины. Майор Здоровякин просто предложил бы даме салфетку или воды. Но Валдаев презирал полумеры.

Лунская с готовностью положила голову на плечо Александра, обняла за крепкую шею и зарыдала. Понадобилось по крайней мере десять минут, прежде чем она смогла ответить на другие вопросы Валдаева.

– Хотите кофе? – спросила Кристина, хлюпая носом. – Я вам не предложила…

– Да что вы!

«Итак, Кристина была точно уверена, что муж спит с Ингой, – размышлял Валдаев на обратной дороге. – Однако она сильно переживает его смерть (исчезновение). Это не спектакль, это настоящее горе!»

Саша подвигал плечами. Рубашка у него на груди была мокрой от слез Кристины.

«Ну и что! Видел я таких немало! Сначала долбанут родственничка по затылку мраморной статуэткой, а потом воют белугой над трупом. Человеческая психика изворотлива. Себя можно убедить в чем угодно. Не убивал, не заказывал, и вообще любил до умопомрачения! М-да… Но кого же она наняла для убийства? Не меня, не Здоровякина и не Ингу – это ясно. Но остается еще… раз, два, три… Семь человек! Более чем достаточно, чтобы утопить одного славного бизнесмена и одну грудастую девицу!..»

Из дневника Сони Орешкиной:

«Возвращаясь из дома престарелых, где отбывает заключение Кирочка, в мою маленькую квартирку, я думаю, что одиночество – это бесценный дар. Как здорово спрятаться в норке, завалиться на диван с книгой и тарелкой блинчиков и быть совершенно свободной от чужого плохого настроения, обид, требований.

Кирочка этого лишена. Подлость внучки и твердолобость Сони Орешкиной обрекли ее на вынужденное сожительство с другими несчастными стариками. Да, они несчастны, но в то же время не упускают возможности сделать еще более несчастной Кирочку. Ее изводят придирками и сплетнями. Медсестры потешаются над ее попытками каждый новый день встречать во всеоружии – с прической и макияжем. Сокамерникам претит ее интеллигентная речь, неумение ходить в рваном халате и нежелание обсуждать гнилостную натуру поварихи Люси, как всегда укравшей из супа курицу.

Кирочка на порядок выше, образованнее всех обитателей интерната. А о персонале – грубом, алчном – и говорить нечего. Естественно, подобная незаурядность непростительна, она режет глаза. Поэтому в доме престарелых Кирочка – пария…»

Тимур Забродин упивался свободой. Он и не представлял, что почувствует удивительное раскрепощение, едва из его поля зрения исчезнет Инга. Вредоносная блондинка прочно приковала к себе юношу цепями страсти. Жажда физического обладания ее загорелым телом на какое-то время превратила Тимура в раба. Он даже забыл о человеке, забота о комфорте которого являлась сутью его существования, – о себе самом.

Но едва постоянный раздражитель покинул пределы видимости, Тимур избавился от наваждения. Инга в ее нынешнем виде была способна возбудить только некрофила. Тимур любил живое и теплое.

Пара ночей в элитном клубе «Одинокий ковбой» – и он возродился. Сексапильных девушек было не просто много, их было как мошек на болоте. И все стремились завладеть вниманием Тимура. Еще бы! Он был:

1) молод

2) обеспечен

3) красив

4) блестяще образован…

17) изыскано одет

18) не жаден…

26) душист

27) чисто выбрит…

34) с ключами от «лендкрузера»…

И такое сокровище целых три месяца терпело издевательства стервозной девицы!..

– Как обычно, покрыть бесцветным лаком? – спросила маникюрша.

– Нет, не стоит, – отказался Тимур.

Вчера в иллюминации ночного клуба его маникюр вдруг засверкал жемчужно-белыми огоньками. Момент был не из приятных. К нему сразу ломанулись со слюной вожделения несколько геев, приняв за своего.

Тимур посмотрел на девушку. Она была симпатичная, с милым курносым носиком. К тому же блондинка. И держалась, как подобает женщине, – почтительно. (Почтительность маникюрши объяснялась просто: персонал дорогого салона был отлично вымуштрован. И с клиенткой-женщиной маникюрша обращалась бы не менее подобострастно, чем с мужчиной. Но Тимур, измученный насмешками Инги, жаждал расставить приоритеты.)

– Свободна сегодня вечером?

Хорошенькая блондинка смущенно опустила глаза. Ей было от силы лет двадцать. Когда она делала маникюр мужчине, две верхние пуговицы на ее тесном халате-униформе обязательно были расстегнуты.

– Да, я свободна.

– Хочешь, покатаю на машине по ночному городу?

– А какой у вас автомобиль? – предусмотрительно поинтересовалась девица.

– «Запорожец», – усмехнулся Тимур.

На лице девицы застыла недоверчивая полуулыбка.

– Джип, – уточнил Тимур. – «Лендкрузер». Большой такой.

– Bay, – выдохнула маникюрша. На джип она, безусловно, была согласна.

Усаживаясь в машину, Тимур вспомнил, что не спросил, как ее зовут. «А какая разница?» – подумал он.

Увидев на пороге Кристину, адвокат раскудахтался. Усилием воли стерев с лица презрительное выражение, женщина вошла в квартиру. Здесь торжествовал антиквариат.

– Ах, ах, ну что вы! – ходил ходуном Гольшиц. – Я бы и сам приехал… В такую даль! Ах, Кристи…

– Денег займите, – коротко попросила Кристина. – Я отдам.

– Денег… – промямлил Гольшиц. – Сколько?