Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я поворачиваюсь к Норнам:
– Зачем вы это сделали?
Голоса трех Норн сливаются в один:
– Это те, кто умер, терзаемый горькими сожалениями.
Я смотрю на вызывающие острую жалость фигурки. Никому, никому не должен выпадать такой горестный удел.
– Почему мертвые не могут покоиться с миром?
Красавица Норна смотрит на меня, и глаза ее полны доброты.
– Мертвые должны пребывать в покое в царстве Хель, пока им не придет время перевоплотиться, но никто не поливал дерево, и теперь оно гниет. Большинство душ усопших, которые вырвались из подземного царства, сделали это, ибо их позвало в этот мир то, о чем они горько сожалеют. Их сожаления висят на ветках Иггдрасиля. Некоторые из мертвых застрянут здесь навечно, если ты им не поможешь. Твои предки покинули царство мертвых в поисках тебя – и они также рискуют блуждать здесь вечно, потому что все исправить можешь одна только ты.
– Я? Но ведь это вы контролируете судьбу!
Юная Норна делает шаг вперед. Голос ее так же режет слух, как ножницы в руке перерезают нити судеб:
– Будущее ограничено прошлым. Есть вещи, которые нельзя изменить.
Я снова поворачиваюсь к прекрасной Норне, но она качает головой:
– Скульд права. К тому же у нас нет власти над мертвыми, а Хель не может покинуть своего царства.
Я начинаю задавать еще один вопрос, но замолкаю, пораженная странностью того, что вижу. Три фигуры Норн сливаются в одну – один плащ, один поднятый капюшон, одно лицо, образовавшееся из трех наложенных одно на другое. Не три, а одна женщина подходит к дереву и кладет на его ствол свою ладонь.
– Подождите! Как мне спасти Мормор?
Ее кисть покрывает шершавая древесная кора, рука до плеча исчезает в стволе, за рукой следует нога, потом торс. Ветер начинает выть громче, когда она вся исчезает в дереве, оставив за собой только ледяной воздух.
Я прижимаю к коре ухо, и в моей голове звучит хриплый голос:
– Иди к дереву.
Я просыпаюсь в смятении, охваченная одновременно горем и страхом. Сновидение постепенно разжимает свою хватку, и я смотрю на окно. Мы сумели пережить ночь – драге больше не возвращался. Судя по проникающему из-под занавесок свету, сейчас должно быть, по меньшей мере, одиннадцать часов утра. И тут я вспоминаю обо всем, и у меня падает сердце.
Я сажусь прямо и растираю шею. Стиг на кухне, он стоит ко мне спиной и готовит кофе. Рукава его замызганного, слишком просторного джемпера засучены, так что видны мускулистые предплечья. Что-то внутри меня вспыхивает при виде его облегающих джинсов и длинных волос. Мне хочется обнять парня и крепко прижать к себе. Но я тут же не без труда отрываю от него взгляд, напоминая себе, какой отвергнутой я почувствовала себя, когда в самом начале утра, до того, как заснула, он вместо губ поцеловал меня в макушку.
Я перехожу в кухню, и он протягивает мне чашку кофе. Я беру ее у него, тихо сказав спасибо, затем смотрю в окно. С неба, кружась, падают снежные хлопья, крупные, как гусиные перья. Дерево едва виднеется сквозь снегопад. Его ветви неподвижны, словно оно копит силы.
Я отпиваю большой глоток кофе.
– Насчет сегодняшнего утра…
Стиг начинает говорить одновременно со мной:
– Я был…
Мы смущенно смотрим друг на друга. Я обхватываю свою чашку обеими руками.
– Сначала ты.
– Я хотел поблагодарить тебя за то, что ты сказала про моего отца – что это была не моя вина.
В мозгу мелькает образ Норны с ее ножницами. Не стоит ли рассказать Стигу о моем сне? Но затем я вспоминаю о поцелуе, которого так и не было, и о том, какой дурой я себя чувствовала.
– А, ну хорошо, – говорю я, выдавливая из себя улыбку.
Он смотрит на мое лицо, словно ожидая, что я еще что-то скажу. Я допиваю кофе и ставлю чашку около мойки.
Когда я беру свою куртку и надеваю ее, глаза Стига изумленно округляются:
– Ты же не собираешься идти к дереву?
Я стискиваю зубы, ожидая его бурных возражений.
– Подожди еще несколько часов. Если твоя мать не приедет до темноты, то…
– А если ее самолет не может приземлиться, а если паром сейчас не ходит? Или машина застрянет в снегу?
Стиг смотрит на меня сердитым взглядом, и я отвечаю ему тем же.
– Я обещала подождать, пока не станет светло, и подождала. Но откладывать это дело и дальше я не могу. Мормор застряла под деревом, как в ловушке, – и ей нужна моя помощь!
Стиг хватает один из стульев за спинку и, скрипя ножками по полу, рывком придвигает его к себе.
– Я не позволю тебе выйти из дома, даже если ради этого мне придется привязать тебя к этому стулу!
Меня захлестывает гнев:
– Не говори ерунды!
Я решительно иду к двери, но он преграждает мне путь стулом, и я, споткнувшись о него, падаю, чертыхаясь.
– Пожалуйста, откажись от этой мысли, ведь это небезопасно. Я просто не могу позволить тебе выйти!
Я встаю с пола, чувствуя, что мои щеки пылают от стыда.
– Потому что я наполовину слепа? Спасибо за заботу, но ничего, я справлюсь.
– Ты не способна ясно смотреть на вещи! – вопит он.
Я показываю на свой левый глаз:
– Интересно, почему?
Стиг раздраженно фыркает, размахивая руками.
– Вечно ты говоришь о своем глазе – не думай, что я этого не замечал! Не понимаю, почему ты поднимаешь из-за него такой шум?
Я пячусь, оскорбленная и шокированная:
– Что?
– Да, твой левый глаз выглядит странно, и у тебя есть шрам, но нельзя сказать, что это так уж интересно!
Я открываю рот, потом закрываю его опять, слишком расстроенная, чтобы отвечать. Я надеялась, что, раз он гот, ему могут нравиться девушки с экстремальной внешностью. Надеялась, что ему могу понравиться и я как раз потому, что я выгляжу не как все.
Его голос смягчается:
– Собственно говоря, твой глаз – это наименее интересная часть тебя.
Я молча останавливаюсь, чувствуя себя обескураженной, но также гадая, не прячется ли во всем этом комплимент. Стиг, воспользовавшись тем, что я в шоке, протискивается мимо меня и встает перед дверью, преграждая путь.
– Что ты только что собиралась мне сказать? – спрашивает он.
– Ничего.
Он складывает руки на груди.
Я надеваю сапоги, затем беру свои шапку и шарф. И делаю все это, не глядя на него.