– Давай сюда.

– О... Да это пустяк. Я уже дала тебе серебряный подарок.

– Что, программу? – И правда, она ее обернула серебряной бумагой – и тут до меня дошло. – О, мой Бог! Я пропустил нашу серебряную годовщину. Когда... – Но я тут же смолк.

– Когда она была? – закончила она за меня. – Теперь. Она все еще есть. Сегодня, Робин. Поздравляю, Робин, дорогой.

Я поцеловал ее, должен признаться, отчасти чтобы выиграть время, и она серьезно поцеловала меня. Я сказал, чувствуя себя презренным:

– Эсси, дорогая, прости. Когда вернемся, я тебе сделаю подарок, от которого у тебя волосы встанут дыбом, обещаю.

Но она прижалась носом к моим губам, чтобы я замолчал.

– Не нужно ничего обещать, дорогой Робин, – сказала она с уровня моего кадыка, – потому что ты ежедневно в течение двадцати пяти лет делал мне достойные подарки. Не считая тех лет, когда мы просто встречались. Конечно, – добавила она, поднимая голову, чтобы взглянуть на меня, – мы одни сейчас, только ты и я и кровать в соседней комнате, и так будет еще несколько часов. И если действительно хочешь, чтобы у меня волосы встали дыбом, начинай. Я, кстати, знаю, что у тебя кое-что для меня есть. Даже моего размера.

То, что я не захотел завтракать, сразу привело в действие всю тревожную сигнализацию Эсси, но я объяснил, что хочу поиграть со своей новой игрушкой. И это было правдой. Правда и то, что я довольно часто вообще не завтракаю, и эти две правды в конце концов отправили Эсси в обеденный зал без меня; но главное, конечно, заключалось в последней правде – мои внутренности чувствовали себя не очень хорошо.

И вот я вставил нового Альберта в процессор, появился розоватый мерцающий туман, и вот и он улыбается мне.

– Привет, Робин, – сказал он, – и поздравляю с годовщиной.

– Это было вчера, – слегка разочарованно ответил я. Я не думал, что поймаю нового Альберта на таких глупых ошибках.

Он потер кончиком трубки нос, глядя на меня из-под своих густых седых бровей.

– По гавайскому времени, – сказал он, – сейчас поглядим, – он сделал вид, что смотрит на электронные наручные часы, анахронически выглядывавшие из-под рукава пиджака, – сейчас сорок две минуты двенадцатого вечера, Робин, и ваша двадцать пятая годовщина будет длиться еще около двадцати минут. – Он наклонился, почесывая лодыжку. – У меня появилось несколько полезных новых свойств, – гордо сказал он, – включая полный контроль за местным временем; он действует независимо от того, есть я на дисплее или нет. Ваша жена – очень хороший программист.

Конечно, я знаю, что Альберт Эйнштейн – только компьютерная программа, но это все равно что встреча со старым другом.

– Ты отлично выглядишь, – сделал я ему комплимент. – Впрочем, не знаю, стоит ли тебе носить электронные цифровые часы. Мне кажется, у тебя до смерти не могло быть такой вещи. Тогда их просто еще не было.

Он посмотрел на меня слегка раздраженно, но в ответ тоже сделал комплимент:

– Вы отлично знаете историю технологии, Робин. Впрочем, хоть я и Альберт Эйнштейн и чрезвычайно близок к оригиналу, но не ограничен возможностями реального Эйнштейна. Например, миссис Броадхед включила в мою программу все известные записи хичи, а мой плотский оригинал даже не знал о самом существовании хичи. Я также включил в свою программу большинство своих коллег и многочисленные системы поиска информации. Я попытался подключиться к главной системе, но в этом, Робин, – он виновато взглянул на меня, – меня постигла неудача. Впрочем, я включился в военную систему. Ваш вылет состоится в Лагосе, Нигерия, завтра в полдень, и самолет вам вернут вовремя, так что вы успеете в Лагос. – Он нахмурился. – Что-то не так?

Я не столько слушал Альберта, сколько разглядывал его. Эсси проделала замечательную работу. Никаких мелких погрешностей, когда он начинает предложение с трубкой в руке, а заканчивает, жестикулируя куском мела.

– Ты кажешься вполне реальным, Альберт.

– Спасибо, – сказал он, открыл ящик стола, достал оттуда спички и поднес пламя к трубке. В прежние дни у него просто материализовался бы коробок спичек. – Может, хотите больше узнать о своем корабле?

Я подтянулся.

– Есть что-то новое?

– Если и есть, – извинился он, – я об этом не знаю: я уже сказал, что не мог связаться с главной сетью. Тем не менее я получил копию сертификата от Корпорации «Врата». Корабль значится как двенадцатиместный, то есть он способен брать двенадцать человек, если не предназначается для специальных исследований...

– Я знаю, что такое двенадцатиместный корабль, Альберт.

– Конечно. Ну, так вот, он снабжен всем необходимым для четверых, хотя можно поместить еще двоих. Он испытан в полете на Врата-Два и обратно, весь полет функционировал нормально. Доброе утро, миссис Броадхед.

Я оглянулся через плечо: Эсси кончила завтракать и присоединилась к нам. Она склонилась ко мне, тщательно рассматривая свое создание.

– Хорошая программа, – сказала она наконец, потом: – Альберт! Где ты взял это ковыряние в носу?

Альберт виновато извлек палец из носа.

– Из неопубликованного письма Энрико Ферми к родственнику в Италию. Уверяю вас, жест аутентичен. Есть ли еще вопросы? Нет? Тогда, Робин и миссис Броадхед, – закончил он, – я предлагаю вам упаковаться, потому что только что по полицейским каналам связи получил сообщение, что ваш самолет приземлился и его заправляют. Вы можете вылететь через два часа.

Так оно и было, и мы благополучно вылетели – или почти благополучно. Почти. Мы уже садились в самолет, когда сзади от пассажирского аэровокзала послышался шум, и мы оглянулись.

– Похоже на перестрелку. – удивленно сказала Эсси. – А вон те большие штуки на стоянке, видишь, они раздвигают машины? Одна из них только что своротила пожарный кран, и из него бьет вода. Неужели это то, что я думаю?

Я втащил ее в самолет.

– Может, – сказал я, – если ты думаешь, что это танки. Давай убираться отсюда.

И мы убрались. Без проблем. Для нас, во всяком случае, хотя Альберт, подключившийся наконец к главной сети, сообщил, что опасения лейтенанта оправдываются и что действительно началась революция. Итак, у нас проблем не было, хотя в обширной вселенной происходило многое, и со временем проблемы у нас появятся, и весьма болезненные.

Придя в себя, Джель-Клара Мойнлин не была мертвой, как она справедливо ожидала. Она находилась в исследовательском корабле хичи. Внешне бронированный пятиместник, но не тот, в каком она была в последний момент.

Последние ее воспоминания были хаотическими, лихорадочными и полными боли и ужаса. Она помнила все очень хорошо. Но в этих воспоминаниях не было худого смуглого мрачного парня в ограничительных ремнях и шарфе. Больше на нем ничего не было. В воспоминаниях не было места и для незнакомой молодой светловолосой девушки, плачущей навзрыд. Да, в последнем воспоминании Клары люди кричали и плакали! И бранились, и мочили нижнее белье, потому что оказались пойманными за барьером Шварцшильда в черной дыре.