Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Я слышал, мужики в зоне отчуждения до тридцати «лепестков» за смену меняют, — после небольшой паузы ответил первый секретарь. — Промышленность и впрямь работает на полную мощность. Однако нехватка — я бы не сказал, что катастрофическая… Альбина! — он резко схватил трубку и обратился к секретарше. — Отправь-ка Козлова на ЗКЗ в кровельный цех! Да-да, без предупреждения! Пусть он там с документацией разберется, проверит вопрос дефицита респираторов ШБ! Результаты проверки — мне на стол! Все!
Он бросил трубку на рычаги и посмотрел на меня, прищурившись, будто хищник перед прыжком, и сцепив ладони в замок.
— Проверим, как там у Староконя в действительности дела обстоят, — наконец, сказал он. — Козлов — мой заместитель, он коммунист проверенный, железный. Если в кровельном и впрямь воду мутят, будем привлекать ОБХСС[31].
— Думаете, он через голову директора завода чем-то таким занимается? — уточнил я, резонно предположив, что «лепестки» Староконь явно не напрямую от своего цеха заказывает, и руководство предприятия его либо покрывает, либо находится в неведении.
— Ты говори, Кашеваров, да не заговаривайся, — беззлобно ответил Краюхин. — Спартак Антонович всю войну прошел, грудь в орденах. Он застрелится, но воровать ни при каких обстоятельствах не станет.
Услышав это редкое сочетание имени и отчества, я вспомнил, кого имел в виду первый секретарь. В советское время директором ЗКЗ был Спартак Воронин, почетный гражданин Любгорода и ветеран Великой Отечественной войны. Потом заводом стал руководить его сын, Максим Спартакович, и тот, к сожалению, оказался паршивой овцой. Обанкротил предприятие, распродав цеха и оборудование, и смылся в одну из европейских стран. Старший Воронин предал отпрыска семейной анафеме и до самого конца жизни всем говорил, что сына у него больше нет. Жалко было старика. А сейчас я без колебаний поверил Краюхину, что руководство завода точно не замешано в каких-либо махинациях. Только я бы вот этого Максима заранее проверил, наверняка он уже кем-то работает на заводе.
— Я понимаю, Анатолий Петрович, — я медленно кивнул. — Но вдруг кто-то из заместителей? Завхоз? Еще кто-то в курсе?
— Слушай, Евгений Семеныч, — Краюхин вытянулся вперед, будто удав, — а ты, часом, профессией не ошибся? Может, тебе в милицию к Шолохову перейти?
— Никак нет, товарищ первый секретарь, — я покачал головой. — Мне лучше у себя в газете…
— Вот и давай про газету! — тут же подхватил Краюхин. — А заводом уж позволь нам, райкому, заняться. И милиции.
— А что про газету? — я развел руками в стороны. — Все материалы подписаны Громыхиной, перенесли только интервью с Котиковым и Леутиным. Это фронтмен группы «Сифак». То есть… лидер и вокалист самодеятельного ансамбля.
Тьфу ты, опять я оговорился, использовав в речи понятия из двадцать первого века. А первый секретарь районного комитета КПСС — точно не тот человек, при котором в восьмидесятые нужно сыпать англицизмами. Вон он как глаза вытаращил.
— Кашеваров, ты меня в последнее время поражаешь, — Краюхин покачал головой. — Ты как головой ударился, так тебя словно подменили. По крайней мере, ты так себя ведешь время от времени. И говоришь чудно… Ты после обморока на других языках не стал разговаривать? На английском, к примеру?
— Нет, английский я еще с университета помню, — я помотал головой. — А в школе немецкий изучал. Все на уровне чтения и перевода со словарем.
Эти сведения по последнему обыкновению всплыли у меня в голове воспоминаниями реального Кашеварова. А Анатолий Петрович удовлетворенно кивнул, видимо, ему хватило моих объяснений. Хотя заодно мне все это нужно мотать на ус — еще более тщательно следить за речью и за поступками. А то не только Бульбаш заметил, что я стал другим.
— Ладно, мелочи это, — тем временем Краюхин махнул рукой. — Ты мне скажи, что делать намерен?
Вопрос был явно с подвохом, потому что никакой конкретики первый секретарь в него не вложил. А значит, от меня ждут инициативы, чтобы ее оценить и потом действовать по обстоятельствам. Хитро, конечно, но и я не лыком шит, как говорили раньше.
— Хочу устроить сборный концерт для андроповских рок-групп, — ответил я, не собираясь кривить душой. — В районном доме культуры. Но все ансамбли перед этим пройдут строгий отбор. И одним из главных условий будет использование стихов комсомольцев вроде Котикова.
— Что ж, — немного подумав, сказал Краюхин. — Собственно, мы примерно о том же и говорили в обкоме. Ты, главное, пойми, Кашеваров — я на твоей стороне. Нравится мне твоя идея. Но тут, понимаешь, пока непривычно все. И не всем нравится.
Он многозначительно посмотрел на меня, и я задумался, не намекает ли он на Клару Викентьевну. Впрочем, даже если и так, сам я это озвучивать не стану. Лучше смещу акценты.
— А как же выступление генерального секретаря по поводу гласности? — выдал я свой главный аргумент, который уже использовал в разговоре с Громыхиной.
— Да есть она, твоя гласность, — вздохнул Анатолий Петрович. — Только она умеренная должна быть. Не все подряд. Ведь какова наша цель?
— Умеренная критика недоработок с целью последующего исправления, — я вспомнил детали доклада генсека, решив не давить и не спорить слишком уж явно с Краюхиным. — По крайней мере, я так понял товарища Горбачева…
— Ты давай не юли, Кашеваров, — поморщился Анатолий Петрович. — Раз взялся что-то делать, так делай и говори прямо. Наша цель — чтобы люди знали мир, чтобы учились думать, чтобы вражеские голоса не казались истиной, а чтобы советские граждане могли посмеяться над тем, как они нас представляют. Вот она гласность — как лекарство для разума. Но лекарства не должно быть слишком много, иначе оно станет ядом. Мы приучили людей, что все в газетах — это истина. И если резко выйти за рамки, это же сломает многих из них. Так что постепенно. Двигаться вперед, но не рвать. У тебя, Кашеваров, сейчас задача такая и ответственность, что впору вешаться.
— Что, прямо как новая коллективизация и индустриализация? — я немного подыграл первому секретарю, хотя его речь, чего уж греха таить, мне и в самом деле понравилась.
— А хоть бы и так, — парировал Анатолий Петрович, затем посмотрел на меня, хитровато прищурившись. — Или ты сам не веришь в то, что делаешь?
— Очень даже верю, — без тени сомнений ответили я.
И мысленно вновь согласился с Краюхиным — гласность задумывалась именно для этого. Чтобы дать людям возможность задумываться, обрести критическое мышление и не бояться его применять. Но потом, как говорил один политический деятель из девяностых, хотели как лучше, а получилось как всегда. Пройдет всего всего пару лет, и советские газеты захлестнет волной такой чернухи, что у бывалых циников глаза на лоб полезут. Вот только я-то планирую не выходить за берега, и осталось только Анатолию Петровичу это доказать.
— Вот и отлично, — первый секретарь смотрел на меня одобрительно и дружелюбно.
— Я так понимаю, что зеленый свет концерту на таких условиях дан? — я сразу схватил быка за рога.
— Меня в худсовет возьмешь, — потребовал Краюхин.
— Договорились, — ответил я.
— Тогда свободен.
Мы попрощались, и я помчался вниз, к ожидающему меня водителю Севе, чтобы побыстрее вернуться в редакцию и подписать газету в печать.
Глава 31.
Когда я, запыхавшись, влетел в свой кабинет, Шабанова с Мирбах уже принесли свои материалы. Я поблагодарил их и отправил думать о следующих темах, потом слегка попридержал Зою.
— Материалы о Котикове и Леутине не ушли в мусорную корзину, — сказал я девушке, и на ее усталом лице появилось подобие вымученной улыбки. — Я только что был у Краюхина, он дал добро на сборный концерт самодеятельных ансамблей. Есть пара условий, но они выполнимы. Так что не отчаивайтесь.
Зоя расправила плечи, улыбнулась уже гораздо смелее и шире. Потом поблагодарила меня и ушла вслед за Мартой Рудольфовной. А я вернулся к осунувшемуся от непривычной для него нагрузки Бродову.
— Ну, что, Арсений Степанович? — нарочито бодро осведомился я. — Выходит у нас каменный цветок?
— Выходит, — улыбнулся толстяк, считав мою отсылку на книжку Бажова. — Осталось фотографии подобрать для обеих полос.
— А вот для этого, — я назидательно поднял указательный палец, — я и попросил наших фотокорреспондентов создать архив. Как раз для таких случаев.
Я уселся в свое кресло, связался с секретаршей и попросил ее передать