Ирена представила Еву Добрачинскому с Ягой:

– Ева не только моя добрая подруга, но еще и сердце и душа Centos, а также горячо любимый воспитанниками руководитель молодежного кружка на Сенной.

Добрачинский немного покраснел, пожимая руку Евы.

– Мы с Евой знакомы, – сказал он.

Ирена сразу вспомнила про письмо, которое он написал Еве, когда ему пришлось уволить ее и других работников еврейского происхождения.

– Я до сих пор храню вашу записку, – сказала Ева, глядя ему в глаза. – Я знаю, что в Польше еще остались честные и достойные люди. В любом случае все получилось к лучшему. Я рада, что работаю в Centos. Я там на месте. А еще я счастлива, что у меня есть возможность заниматься с молодыми людьми в молодежном кружке. Надеюсь, вы с ними когда-нибудь познакомитесь. Они полны надежд, идеалов и планов. Потрясающие ребята. Помогают сиротам и детям беженцев. Растут гуманистами, несмотря на все, что творит вокруг Гитлер.

Наконец, с получасовым опозданием, вошла запыхавшаяся Ирена Шульц.

– Проверка документов, – объяснила она, поправляя свои короткие светлые волосы. – Эсэсовцы остановили трамвай, в котором я ехала. Проверили документы и обнаружили в вагоне еврея без повязки. Они вытащили его из трамвая и начали избивать, а нас заставили на это смотреть. Когда он потерял сознание, его забросили в гестаповский фургон, а нам позволили ехать дальше. Я думала, меня стошнит.

С Евой Ирена Шульц не виделась уже несколько месяцев, и Ирена увидела, как на ее лице мелькнуло выражение ужаса, когда она, обняв Еву, почувствовала ее худобу.

Сбросившись продуктовыми карточками, они наскребли на скромный ужин из супа, хлеба с маслом, яиц и овощей. Скудость меню они компенсировали живостью беседы, которая нет-нет да возвращалась к обсуждению рецептов любимых блюд и особо запомнившихся праздничных столов. Больше всего радости возможность провести вечер в компании «молодежи» принесла Янине, матери Ирены.

После ужина Ирена сказала, что им нужно обсудить кое-какие дела, и предложила маме послушать у себя в спальне фонограф. Она знала, что Янина скоро заснет. Ирена подала черный чай с сахаром – редкостную для того времени роскошь. Она попыталась отдать остатки полученного по карточке сахара Еве, но та отказалась. Ирена не отступала.

– Отдай это своим ребятам из кружка, – убеждала она. – Пусть жизнь у них будет немного послаще.

– Спасибо, Господи, что у меня есть такие друзья, как ты, – сдалась Ева.

– Несколько дней назад я видела Адама, – сказала Ирена. – Я ходила навещать одну из своих семей.

– Он связался с дурной компанией, – сказала Ева.

– Он помог мне достать кое-какие документы и поставить на довольствие семью беженцев. Он твой брат, а поэтому ему можно доверять.

Ирена Шульц сказала Еве:

– Тебе приходится иметь дело с контрабандистами… это, наверно, непросто.

Ева кивнула, хитро улыбнувшись.

– Да, конечно, трудно. Но дело с ними и с черным рынком приходится иметь большинству из нас. Мне говорят, что у меня это получается… ну, торговаться и все такое. Странно, но я этим даже немного горжусь.

– Браво, Ева, – сказала Яга, вставляя очередную сигарету в черный мундштук. – Я в жизни еще не встречала преступника добрее и честнее тебя.

Из соседней комнаты доносились звуки шопеновской «Прелюдии». Кашлянув, Ирена начала серьезный разговор.

– Я знаю, что в последнее время на некоторых из вас срывалась, и прошу за это прощения. Всем нам сейчас очень непросто. Мне в голову пришли кое-какие мысли… как помочь евреям, – она помолчала. – Но все это будет противозаконно.

Ирена Шульц и Яга кивнули. Ева нахмурилась, и с ее лица исчезла улыбка. Добрачинский продолжал сидеть с каменным лицом.

– В каждом из десяти округов, где работает служба соцзащиты, – продолжала Ирена, – я знаю хоть одного сочувствующего евреям работника, готового помогать… выдавать подложные документы, распределять карточки, находить еду, одежду, лекарства и даже деньги.

Ева начала делать заметки в блокноте, с которым никогда не расставалась. Ирена накрыла страничку рукой:

– Не надо, Ева. Никаких доказательств того, что этот разговор вообще состоялся, быть не должно.

– У меня мозги слишком быстро работают, – сказала Ева. – Слишком много мыслей приходит в голову. Они как бабочки… мне надо их ловить и пришпиливать к бумаге.

– Романтичное сравнение, но не беспокойся. Я знаю, что делать. Я надеюсь, вы все мне поможете, потому что одна я не потяну.

Добрачинский поерзал на стуле, бросив взгляд на Ягу, но с места не двинулся.

– У каждого из нас есть знакомые, у которых есть другие знакомые, – продолжила Ирена. – Мой друг Стефан, тот приятный молодой человек, который часто провожает меня домой с работы, участник того, что он называет «нарождающимся подпольем». Мы можем найти способ получать деньги от нашего правительства в изгнании. Ева, ты знаешь тех, кто работает с Объединенным распределительным комитетом. Пан Добрачинский, вы знаете людей в министерстве. У всех нас есть какие-то связи.

– Это очень опасный разговор, Ирена, – сказал Добрачинский; несмотря на холод в комнате, на лбу у него выступила испарина.

– Я надеюсь, что мы можем доверять друг другу, – сказала Ирена. – Мы все тут заодно, и много чего натворили. Все мы уже и так понемножку подделываем документы. Но этого мало. Нам надо действовать изобретательней. Лучше координировать работу. Ставить перед собой более масштабные цели.

– Что вы предлагаете? – спросил Добрачинский.

– Организовать сеть. По крайней мере по одному работнику в каждом из районных отделений.

– Это вы говорите про «кто», а не про «что».

– Тиф, – Ирена обвела взглядом присутствующих. – Немцы панически боятся эпидемий. Я предлагаю сыграть на этих страхах. У меня есть знакомые в лечебных учреждениях, и они говорят, что сейчас участились случаи заболевания туберкулезом и дизентерией. Как бы ни ужасно это звучало, но тиф открывает перед нами широкие возможности.

Отчасти на использование этой ненавистной болезни в своих целях ее вдохновила память об отце. Ей казалось, что таким образом она восстановит некое равновесие, сделает не напрасной смерть самого близкого и дорогого ей человека.

– И к чему вы клоните? – настаивал Добрачинский.

– Давайте я приведу пример. Чего на текущий момент нам катастрофически не хватает?

– Жилья и продуктов, – сказал он, а все остальные согласно закивали.

– Правильно. Так вот… У нас есть лимиты жилья для поляков-арийцев. Теперь допустим, у нас есть еврейская семья… скажем, Сиповичи. Они участвовали в еврейской переписи, занесены в списки, и помощи им не полагается. Ну, а если их фамилия согласно переписи арийского населения будет Прелуцкие, а зарегистрированы они будут по адресу в арийском квартале? Я легко получу пособия, деньги и карточки для Прелуцких и передам их Сиповичам.