– А что, я разве был болен? – спросил я.

– Да, очень, – ответила Сьюгред. – Ты ночью страшно кричал. Поэтому отец велел, чтобы все немедленно вышли отсюда и не слышали твоих криков.

– А что, – настороженно спросил я, – разве я кричал что-нибудь такое, чего нельзя слышать другим?

– Нет, почему же, можно, – смущенно ответила Сьюгред. – Мужчины часто так кричат, когда у них есть враг. И так и ты кричал, грозил его убить.

– Кого? Я называл, кого?!

– Да. Называл.

Мне стало жарко. Я думал, думал… А потом воскликнул:

– Но это ложь! Зачем мне убивать его? Он ведь и так уже убит!

– Но, значит, не тобой. Или не так, как ты того хотел.

Вот что тогда сказала Сьюгред и посмотрела на меня! Очень внимательно! Тогда я медленно, как будто невзначай, отвел глаза. А Сьюгред продолжала:

– Сперва отец сильно разгневался. А после засмеялся и сказал, что он теперь все понял! Что Хальдер для того и призывал тебя, чтобы ты все рассказал, как есть, а он, отец, потом отомстил бы тебе за него, за своего сородича. И он отомстит! Но это будет честно, по закону – он вызовет тебя сражаться. На мечах!

– Сегодня?

– Нет. Сегодня ты наш гость. А это будет завтра. И он тебя убьет.

Я снова повернулся к Сьюгред и хотел уже спросить: «А если я его убью?». Но я ничего не сказал. Я просто смотрел на нее и думал, что она очень красивая. И вот что еще: как же мне теперь биться с Торстайном? Это будет очень нелегко!

– Ты что-то хочешь сказать? – спросила Сьюгред.

Я подумал и сказал:

– Да. Я хочу знать, куда подевался мой человек.

– Он сейчас на берегу, – сказал Сьюгред. – Беседует с отцом.

Ну еще бы, подумал я, им же теперь есть о чем поговорить! Лузай ведь должен оправдаться, что он здесь ни при чем, что он всегда был верен Хальдеру. А я буду молчать! Я ничего им не скажу хотя бы потому, что теперь всякое мое слово они будут невольно воспринимать как мою лживую попытку оправдаться. Но этого не будет, нет! Я – ярл! А если и не ярл, то только по рождению, но по тому, как я уйду, я буду настоящим ярлом! Подумав так, я сразу успокоился и, повернувшись к Сьюгред, сказал так:

– Все хорошо. Ступай.

Она не шелохнулась. Тогда я улыбнулся и сказал:

– Ступай, моя красавица! Я больше не держу тебя.

Она сказала:

– Глупый ты.

– Да, глупый, – согласился я. – И потому ступай.

Она ушла. А я лежал. Я знал: завтра Торстайн убьет меня – не зря же ведь Хвакир так выл, когда мы расставались – стоял на берегу, смотрел мне вслед и выл, и выл, и выл! Он, значит, знал, что меня ждет, он чуял это. Да и Белун, конечно, тоже это знал, но промолчал. И знал и Хрт! Но не остановил. А если это так, то, значит, я не просто ухожу, а по его велению. И я буду с мечом, это почетно. А каково было Щербатому, которого просто сожгли?! И он, конечно, проклинал меня. И ведь было за что! И Хальдер, я уверен, тоже проклинал меня – и Хальдер тоже прав, я не ропщу на Хальдера, а теперь я даже благодарен Хальдеру – ведь он позволил мне уйти с мечом. И завтра я уйду. Но я уйду к своим богам, а он ушел к своим. И, значит, нам никогда уже не встретиться. А жаль! Ведь если бы…

Ну, и так далее. Я тогда о многом успел поразмыслить. Я же тогда там пролежал почти весь день. Никто меня не беспокоил, было тихо. И на душе моей тоже было легко и тихо. Я знал, что меня ждет, я приготовился. И мне, признаться, даже не терпелось, я думал, что скорей бы прошел этот день, скорей бы миновала эта ночь, а там – в мечи и в тьму! А там – в неведомую, но, как говорят, счастливую страну! Хей! Хей! И так прошел тот день.

А когда начало темнеть, пришел Торстайн и очень сердито сказал:

– Вставай. Сейчас придут рабы и будут накрывать на стол. При рабах лежать нельзя. А то они еще подумаю, что ты оробел и не можешь подняться.

Я встал, мы вышли из землянки и сели на скамью. Торстайн сказал:

– Сегодня ты мой гость. И я зову тебя на пир. А завтра я хочу убить тебя.

– То есть, ты вызываешь меня? – спросил я.

– Да, вызываю! – гневно сказал он.

– Что ж, будь по-твоему.

Мы помолчали. Потом Торстайн опять заговорил; на этот раз он спросил у меня:

– У тебя есть последнее желание?

– Пока что нет, – ответил я. – Я еще слишком молод, чтобы думать об этом.

– Но завтра я тебя убью!

– Это совсем не обязательно.

– Нет, обязательно! – вскричал Торстайн и, весь трясясь от гнева, встал, плюнул на землю, прямо передо мной, и широкими шагами ушел в землянку.

А я левой ногой растер его плевок. Вот до чего он был тогда неосторожен!

Итак, Торстайн ушел к себе, и стал распоряжаться там, всех подгонял и торопил, а то даже покрикивал. А я сидел себе у входа и смотрел по сторонам. Вижу: идут Торстайновы дружинники, а среди них идет Лузай, и он держится с ними так, как будто бы он их давным-давно знает, как будто он и сам из здешних. Идет – и вот уже меня не замечает, и вот уже почти проходит мимо…

– Лузай! – окликнул я.

Он вздрогнул и остановился. Я поманил его рукой. Он подошел.

– Сядь рядом, – сказал я.

Он сел. Сразу отвел глаза. И тогда я сказал:

– Мне уже все известно. Но я не виню тебя. И не кляну. И после тоже не предам тебя!

Я это сказал очень громко! Но Лузай как будто не слышал меня, а по-прежнему смотрел в землю. Мне стало совсем обидно, я сказал:

– Все вы, глурские, когда-то клялись мне в верности. И ты тоже клялся. Но это было давно! Я этого даже не помню. А, может, этого вообще никогда не было! Поэтому ты вольный человек, Лузай, я больше не держу тебя! Уходи!

Тогда Лузай повернулся ко мне, недобро усмехнулся и спросил:

– Тогда зачем ты окликал меня?

– Не знаю, – сказал я. Потому что я тогда и в самом деле не знал, что со мной происходит. А Лузай ответил мне на это вот как:

– Нет, знаешь! И прекрасно знаешь! Но ты страшишься уходить один, вот и тянешь меня за собой! Вот, думаешь, а вдруг они решат, будто и я с тобой был вместе против Хальдера! И тогда нас двоих… – Но тут он замолчал, махнул рукой, сказал: – А! Что и говорить! Не ярл ты, Айгаслав, – подменыш!

Подменыш! Вот что он тогда сказал! Я сразу вскочил, вырвал меч!..

Но все-таки опомнился, сел, помолчал. Потом тихо сказал:

– А, может, ты и прав. Ступай, Лузай. Я больше не держу тебя.

Он встал. А я сказал:

– А пусть я и не ярл. Но я тебя не назову. И брать с собой не стану. Уходи!