– Эмбер Андерс.

– Ух ты! – восклицает Джеймс.

– Что значит «ух ты!»? – спрашивает она.

– Ваше имя. Так красиво звучит. – (Прямо как у порнозвезды.)

– Вы находите? Вообще-то мне всегда казалось, что оно неплохо выглядит как авторская подпись. Я пишу для… – И Эмбер называет тот же журнал, где работает Винни. – Я работаю помощником редактора. Надеюсь, не пожизненно. – Нагнувшись к Джеймсу, она добавляет: – Кое-кому приходится сидеть на таком месте всю жизнь. Представляете? Редакторы там – просто живые трупы; сидят в своих комнатушках, скукожившись за кипами старых статей.

– Вот что я вам скажу, – говорит Джеймс. – Редакторы-мертвяки – явление весьма обычное. И таково уж их призвание – сидеть в своих клетушках. И мучить пишущих журналистов.

– Знаете, с вами весело! А ведь никто и словом не обмолвился, что вы такой забавный.

– Наверное, меня просто не все знают, – отвечает Джеймс. И при этом в голове у него вертится мысль: а вдруг Эмбер знает Винни? (И еще: может, догадалась, что член у него уже успел встать?)

– Так для кого вы пишете про обезьянок? – спрашивает девушка.

– Для воскресного издания «Таймс».

– Класс! – восхищается Эмбер, после чего сует палец в рот и начинает покусывать ноготь. Потом она бросает взгляд на Джеймса. Глаза у нее большие, карие. – Эти парни ничего не рассказывают. Но это не важно. У меня есть адрес склада в Бруклине, где прячут этих гребаных обезьян.

– Обезьян? Гребаных? – удивляется Джеймс.

– Ну да, обезьян. Шимпанзе. Тех самых, на которых правительство проводит свои тайные эксперименты. Усекли?

Тут уж Джеймс не может с собой совладать (а что еще он мог сделать?), направляется за девицей, и они выходят из отеля на Пятьдесят шестую улицу.

– Вы ни за что не поверите, у кого я узнала этот адрес, – щебечет она. – У шофера Дэнни Пико. Представляете?

Они шагают по тротуару в сторону Пятой авеню.

– Сигаретки не найдется? Нет? Ну и ладно. Я и не думала, что вы курите. Слушайте, а не хотите наведаться туда вместе со мной?

– С вами? Куда? – удивляется Джеймс.

– Да на склад – вот чудак! На тот самый, в Бруклине. У меня же есть адрес. Или забыли?

– Ну конечно же! Адрес! – восклицает Джеймс. – Но как мы попадем в Бруклин?

Эмбер останавливается и смотрит на него:

– На машине компании. А как иначе?

– На машине компании? – удивляется Джеймс.

– Только вот заполнять путевой лист я не собираюсь.

Минут через пятнадцать она вновь обращается к нему:

– Эй, Джеймс! Я вот что подумала: почему бы нам не написать об этом вместе? Как Вудворд и Бернстайн*. Только я не хочу быть вроде того коротышки. Как там его зовут?

– Кого? – спрашивает Джеймс, уставившись на ее грудь. – Вудворда? Или Бернстайна?

– Ну да, – кивает Эмбер. – Его самого.

Они сидят на заднем сиденье нью-йоркского городского такси. Переезжают реку по Бруклинскому мосту. Эмбер наклоняется через подлокотник и, положив ладонь на руку Джеймса, говорит:

– А ведь все ахнут?

– Я тебе еще не рассказывал о своей теории насчет альфа-самцов? – спрашивает Джеймс.

Душа Винни просит любви.

Она хочет нежности. Хочет, чтобы ее лелеяли. (Винни не знает, что такое «нежность». Да и кто знает, что это такое?) Ей хочется встретить такого мужчину, который скажет ей: «Я люблю тебя, Винни. Ты так прекрасна».

Ей хочется, чтобы он подарил ей красивое украшение.

Или, может, она хочет слишком многого?

И вообще, кто и когда ее любил? Вот мать ее любила. (Винни мчалась домой из школы, так хотелось поскорее оказаться рядом с матерью. Они вместе ходили в супермаркет. И в универмаг «Энн Тейлор». Там мать покупала ей цветастые юбки и свитера. И гольфы. Винни носила гольфы даже в колледже. И эластичные ленточки на голове.)

Отец ее критиковал. Сильно критиковал. По любому поводу, что бы она ни делала. (Если Винни начинала говорить что думает, а она по большей части именно так и поступала, он заявлял: «Только этого мне не надо! Только этого мне и не хватало услышать от моего ребенка.)

От общения с отцом у Винни возникало чувство, будто в ней скрыт какой-то изъян. Словно чего-то недостает (может быть, не хватает каких-то клеток в мозгу).

Иной раз он обращался к ней с вопросом:

– Винни, какой у тебя адрес?

– Один, один, один…

– Ну до чего же ты глупа!

Ей было всего три с половиной года. Разве можно называть человека глупым, когда ему три с половиной года?

– Винни? Что больше – луна или солнце?

Это была ловушка, и она чувствовала: тут кроется подвох. (Винни знала, что не слишком ловко умеет справляться с такими вопросами. Она вечно пыталась перехитрить себя.)

– Луна?

– Ну до чего же ты глупая. – (И это в четыре-то года!)

Отец ее не понимал. (Да и Джеймс не понимает.) Она тоже его не понимала. (Отца. И Джеймса.) Не понимала, почему все, что бы она ни делала, было не так. (Чего они от нее хотели? Что вообще мужчинам нужно? Да ничего. Наверное, чтобы их просто оставили в покое.) Она не могла понять, почему все, что бы ни сказал отец, было для нее законом, даже если он был не прав. (И почему она должна была его выслушивать? Почему он никогда не мог выслушать ее? А ведь он часто бывал не прав. Он разрешал их пуделю бегать без поводка, и на него напала немецкая овчарка. «Я знала, что так и будет», – сквозь слезы лепетала Винни. «Заткнись!» – отрезал отец.)

– Да, Винни, я строг с тобой, – как-то сказал он. – Я вынужден быть строгим. Ты ленива. Если я не буду проявлять твердость, то неизвестно, как сложится твоя жизнь.

Конечно же, Винни достаточно сообразительна (она многому научилась). Но почему она должна вновь и вновь завоевывать уважение к себе? Джеймс этого не делает.

Почему у нее такое ощущение, будто все относятся к ней как к последней суке? А все из-за того, что она умеет за себя постоять.

– Ты должна уметь постоять за себя, Винни, – повторял ей отец. – Никто другой за тебя этого не сделает.

Он был прав. Никто и никогда за нее не заступался. Особенно мужчины.

До чего же никчемные создания! После того как Винни исполнилось четыре года, и потом, когда ей пришлось ходить с мальчишками в школу, а еще когда мать завела себе приятеля, Винни укрепилась в убеждении, что мужской пол надо попросту уничтожать. Абортировать. Ну, хорошо, горстку избранных можно оставить. Но только ради их спермы. И это должны быть самые лучшие особи.