Думаю, сын мой, ты именно из таких бедняг…

Варяг посмотрел в сторону порога, где с десяток офицеров не без интереса наблюдали за чудачествами смотрящего. Каждый из них много отдал бы, чтобы присутствовать на исповеди законного и хотя бы только самым краешком прикоснуться к воровской тайне. Но она от них была так же далека, как небесные светила.

— Мне ужасно больно, что из-за меня страдают мои близкие, и я ничего не могу поделать с этим! Так сложилось, что я не принадлежу себе, — в голосе смотрящего послышались нотки обреченности.

— И ты не пробовал поменять свою жизнь, чтобы облегчить страдания своим близким и тем людям, которых любишь ты и которые любят тебя? — участливо спросил священник.

Варяг отрицательно покачал головой:

— Это невозможно. Судьба так распорядилась мной, что я не принадлежу себе.

— Кому же ты принадлежишь, сын мой? — продолжал допытываться Платон.

— Братству честных людей, — с достоинством отвечал Варяг. — Мы делаем все, чтобы облегчить участь обездоленных и тех, что находятся в тюрьмах.

Именно братство — моя настоящая семья. И я ничего не могу с собой поделать и не могу жить по-другому.

— А ты пробовал?

Варяг отрицательно покачал головой:

— Нет.

Священник участливо продолжал:

— А ты задумывался о том, что тебе следовало бы начать новую жизнь? Может, в этом случае ты тогда не доставлял бы своим близким столько боли?

Варяг печально улыбнулся:

— Даже если бы я захотел, то у меня все равно ничего бы не получилось, я не умею жить по-другому. Наверное, это моя судьба — приносить боль своим близким. Вы прощаете мне мои грехи, святой отец? — Отец Платон печально вздохнул:

— На то я и поставлен господом, чтобы отпускать грехи, — с этими словами церковник накрыл Варяга епитрахилью.

Варяг притронулся губами к кресту:

— Спасибо, отец Платон, за всепрощение.

— А теперь давай поговорим о мирском, — неожиданно проговорил отец Платон. — Я ведь тебя, сын мой, уже вторую неделю здесь дожидаюсь.

— За что такая честь, святой отец?

— Тебе привет от Егора Сергеевича Нестеренко, — почти шепотом произнес священник.

— Вы его знаете? — не сумел скрыть своего удивления законный.

— Мы с ним дружим многие годы, с тех самых пор, как однажды повстречались в лагере на Соловках. Всякое в жизни моей было, — махнул рукой Платон, — чего уж там лукавить… Даже и вспоминать не хочется. Да и Егор Сергеевич настрадался. Эх, если бы не просьба Егора Сергеевича, так давно бы я оставил эти неуютные места и отправился бы к своим пчелам на пасеку.

— Пасека — это хорошо, — ответил Варяг. — Но что же мне хотел передать Нестеренко?

Стоя на коленях, Варяг напоминал скорбящего сына. Никто из офицеров даже не догадывался о том, что в эту самую минуту он с волнением выслушивал инструкции академика Нестеренко.

— Он хотел тебя предупредить, чтобы ты крепился, Варяг. Эта зона куда беспредельнее тех, в которых ты бывал раньше. Опасайся провокаций, не доверяй никому и будь предельно осторожным, — наставительно изрек священник.

— Чем же так страшна эта зона? — спокойно спросил вор. — Или, может быть, здесь заключенные какие-то особенные, не такие, как в других колониях?

— Вот именно, что не такие, — охотно согласился отец Платон. — Даже хотя бы потому, что ты прибыл не в воровскую зону, а угодил в «сучью». А суки, сам знаешь, по своей природе очень продажны. Здесь семьдесят процентов зэков информаторы, они только тем и заняты, что доносят друг на друга. Если они предали один раз, то предадут и второй. Так что тебе тоже не мешало бы об этом помнить.

— Хорошо, учту. Что представляет собой здешний смотрящий?

— Пока ничего конкретного сказать не могу, — ответил священник. — В зоне он сравнительно недавно. Имеет корону законного, сел за кражу, сам бывший майданщик. Его кликуха — Пятак.

Варяг задумался, припоминая:

— Мне кажется, я с ним знаком. Да, точно! — убежденно воскликнул он. — Он был на воровском сходняке в Австрии.

— И как он тебе? — поинтересовался священник.

— На меня он произвел благоприятное впечатление, — ответил Владислав. — Из крепких! Имеет хорошую воровскую специальность.

— Как же он попал в эту зону? — продолжал допытываться отец Платон.

— Его сюда отправили законные, чтобы он «сучью» зону перекрасил в воровскую.

— Во всяком случае, это у него пока не очень-то получается, — сообщил священник.

— Оно и понятно, — охотно согласился Варяг. — Слишком сильны «красные» традиции. А кто начальник лагеря?

— Тот самый, что разрешил тебе исповедаться.

— Для барина он слишком жизнерадостный, — сдержанно заметил Варяг.

— На его счет не обольщайся. В колонии он держит железную дисциплину и за малейшее нарушение отправляет в карцер, — доложил отец Платон.

Варяг поморщился:

— Меня такими мерами не запугаешь.

— Егор Сергеевич просил сказать, что в эту колонию ты попал далеко не случайно. Скорее всего, это одна из мер воспитания, — заметил Платон. — Так с барином держи уши на макушке.

— Хорошо, — кивнул Владислав.

— Тут мне сорока на хвосте новость принесла, будто бы он хочет перекрасить тебя в свою веру. — Варяг зло усмехнулся:

— Он случайно не слабоумный?

— Он из тех, кто идет до конца, — серьезно ответил отец Платон.

— Оказывается, у нас с ним много общего! — усмехнулся вор.

Владислав еще никак не мог привыкнуть к тому, что под рясой священника прятался вор едва ли не с дореволюционным стажем. Да и сам отец Платон так до сих пор и не определился, кому он служит больше: Христу или Егору Сергеевичу. Владислав вспомнил о том, что Нестеренко однажды ему рассказывал о священнике Платоне. Но говорить об этом не решился, подумав, что своим повествованием может смутить старца. С Нестеренко его свели далекие соловецкие лагеря, где будущий отец Платон провел долгих три года в келье монастыря. Даже полувековой срок не превратил их дружбу в труху, а, наоборот, под тяжестью лет осколки пережитого превратились в монолит, который по крепости ничем не уступал граниту.

— Есть у тебя еще что-нибудь ко мне, сын мой?

— Нет… Не прошла исповедь бесследно, полегчало мне, — серьезно отвечал Варяг.

Варяг посмотрел в сторону дверей. Офицеры заметно заскучали и от безделья глазели по сторонам, рассматривая иконы. Кому, как не им, было известно, что написаны иконы заключенными, и сейчас, искренне удивляясь сотворенному, они сознавали, что и за глухими стенами тюрем может отыскаться настоящий талант.