Наступила тишина. Эме, по всей видимости, не собиралась вести с Магдой разговор, да еще на такую скользкую тему.

– А что ты скажешь про двух любовников Жесси? – продолжила Шомберг. Что касается меня, дорогая, то с датчанином я хоть завтра!.. Знаешь, что уморительно: он никогда не расстается со своим приятелем, крошкой чилийцем. Они так прекрасно ладят! Но совсем не в том смысле, как ты могла подумать. И, кажется, еще ни разу не участвовали в групповухе. Говорят, что они от нее отказываются. Нет, они по очереди как бы передают друг другу эстафету. Чтобы удовлетворить Жесси, им надо действовать сообща. Должна тебе сказать: это ловкий прием. Ну да, если…

Реми уже некоторое время почти не слушал, что говорила Магда; тем более что ее откровения были ему совсем не интересны. Накануне он долго купался с приятелями и теперь с удовольствием подставлял свои бока под палящие лучи солнца. Когда же слишком припекало, он переворачивался. Но нескольких секунд было достаточно, чтобы живот и грудь начинали гореть огнем. Его голова лежала в прохладной тени виноградника, что позволяло остальным частям тела выдерживать яростную атаку солнечных лучей. Реми перевернулся на живот. У него было ощущение, что земля, как заботливая мать, мгновенно осушила своим прикосновением пот на его груди и руках. Он медленно потянулся всем телом. Положив руки под голову, он задремал.

Его разбудило громкое восклицание.

– О, нет! Вовсе нет!

Это был голос Эме. В нем прозвучала непривычная для нее горячность. Он прислушался.

– О, нет! – повторила она.– Тут нет ничего общего! Как бы ты ни старалась приклеивать нам общие ярлыки. Я надеюсь, что ты ни станешь… О! Позволь мне высказаться – сейчас моя очередь! Я же тебя слушала не перебивая… В моем случае нет даже намека на порок! Ты одержима навязчивой идеей не упустить так называемой великой страсти, которая, по твоим словам, крайне редко встречается в жизни женщины и не имеет ничего общего с повседневными плотскими радостями… Ничего подобного со мной быть не может! Если мне нравятся мальчики, то совсем не так, как тебе, когда ты влюбляешься в молодых мужчин крепкого телосложения. Все дело в их силе! Пойми меня: половину времени я вижу этих крошек такими капризными, такими нерешительными, такими счастливыми, когда они выслушивают мои советы при условии, если я даю их самым тонким и ненавязчивым образом… вот даже Лулу! Возможно, ты мне не поверишь, но бывали моменты, когда он вел себя совсем как малое дитя. И вот послушай, эти крошки в душе почти что дети… Когда я прижимаю одного из них к своей груди, держу его в объятиях, лежа с ним на моей мягкой постели, в полумраке моей спальни, он, окруженный теплом и лаской, постепенно оттаивает; я его не тороплю, потому что чувствую, как он меняется… И когда неожиданно в нем пробуждается мужчина и заявляет о себе со всей неистовой страстью, его поцелуи становятся совсем другими, меняется даже взгляд его глаз, устремленных на меня, он нервничает, становится властным и требовательным и наконец овладевает мною, я чувствую себя такой молодой!.. Если бы ты только знала!.. Вот в чем для меня радость, награда, мо… как бы лучше выразиться? Мой реванш…– добавила она низким голосом.– И главное, уверяю тебя, это до такой степени… это настолько далеко от того, чего ищешь ты… До такой степени, что очень часто я притворяюсь! Да, я притворяюсь, что получила удовольствие, чтобы лучше прочувствовать и осознать происходящее, чтобы ничего не упустить…

Затем наступила тишина. Реми приподнялся на локте, не замечая палящего солнца, начинавшего жарить его голову.

– Видишь ли, моя дорогая, – продолжала более спокойным тоном Эме, – возможно, в определенной области ты знаешь не меньше, чем я; возможно, ты порой бываешь на вершине блаженства; я допускаю, что ты любила и была любима, но хочу тебе сказать одно: ты только подошла к пониманию истины, но не успела познать ее. Потому что ты еще не женщина, не совсем женщина.

– А? То есть как? – спросила Магда.– Кто же я, по-твоему? Медведь из берлоги?

– Не смейся. Это вовсе не смешно. Я тебе объясню, почему ты не женщина. Я не буду излагать тебе целую теорию, так как она для меня слишком сложна и я боюсь запутаться. Но все говорит за то, что я на правильном пути. Чтобы быть настоящей женщиной в полном смысле этого слова, мало быть просто женщиной, наконец, любовницей, возлюбленной, надо быть еще и немного…

Инстинктивно Реми прикрыл ладонями уши, ибо это слово прозвучало в его сердце еще раньше, чем его произнесла Эме.

Реми захотелось узнать, не собирается ли Пекер вернуться к той, которая со всей очевидностью продолжала его любить. Но ему было неизвестно, что сталось с Лулу. Наверняка его приятели знали о нем больше, чем он. И Реми решил расспросить Манери. Если Жожо и не отличался особыми достоинствами, то, во всяком случае, стремился компенсировать свои недостатки и оправдать свое присутствие в их компании простодушием и готовностью услужить.

Обрадовавшись, что и он может быть полезен, Манери выложил все, что знал о Лулу, собрал для Реми все слухи, которые ходили о Пекере среди приятелей. Выходило так, что Аулу уже распрощался со своей немкой. Имея в своем распоряжении три недели до начала очередного контракта и не зная, куда податься, он отправился на Балеарские острова к Нино Монтеверди, которого пригласила к себе на месяц погостить мадам Маркез. Бебе Десоль, Борис и даже Манери получили от него несколько открыток. Похоже, что ему там все надоело, и он спрашивал, какие у них новости: много ли народу понаехало в Сен-Руффин? И в Ламалук?

Последняя строчка открыла Реми глаза. Самолюбивый и хвастливый упрямец, каким все его знали, Лулу все это время жалел, что ушел от Эме, но первого шага сделать не мог. И ее удерживали остатки самоуважения, хотя легко можно было догадаться, о чем она думает и на что надеется. Если Пекер и выглядел как законченный негодяй, циник, развращенный, пресыщенный человек, то в душе он оставался по-детски самолюбивым и простодушным, как сиротка. Именно эта двойственность и противоречивость его характера очаровывали Эме.

Хотя Реми и презирал такого рода посредничество, он написал Пекеру и прежде всего поспешил развеять все сомнения по поводу его связи с Эме. «Все давным-давно кончено, – писал он, – да и длилось совсем недолго». Затем от своего имени предложил Лулу присоединиться к их компании. Он заверил Пекера, что ни Эме и никто другой не знает о его приглашении; Реми все предусмотрел и прежде всего постарался не задеть самолюбие своего обидчивого друга.

Он даже уточнил, как Пекеру лучше ему ответить, телеграммой или телефонным звонком, чтобы Эме не открыла их маленький заговор.

А спустя три дня, когда на вилле Шомберг приятели выходили из-за стола и каждый из них направлялся отдохнуть – кто полежать на газоне, кто в своей комнате, – Реми позвали к телефону. Это был Лулу. Он звонил с Балеарских островов.

– Мики, спасибо за письмо, – сказал он.– В другое время я, может быть, и не согласился бы к вам приехать. Но Нино постоянно скандалит с мамашей Маркез, у которой мы гостим. Мне это все осточертело, и я чувствую, что пора смываться. А местные гостиницы все переполнены. Ты, правда, хочешь, чтобы я приехал в Ламалук? Послушай, я приеду, но при одном условии: ты все возьмешь на себя. Разумеется, идея принадлежит тебе. Придумай, как это преподнести другим. Например, скажи им, что я в Тулоне проездом на съемки фильма. Я постараюсь приехать в пятницу и остановлюсь в «Гранд Отеле». Ты заедешь за мной на машине. Я рассчитываю на тебя, ладно? Я совсем не хочу, чтобы подумали, что я приехал извиняться… Договорились? Бай, бай…