– Да что говорить, Сергей Михалыч, – признался парторг, – есть от чего, женщина интересная, я ее видел.

– Ну, не знаю, – сказал первый, – смотри по обстановке. В город ей звонили – нет ее там?

– Да звонили, Сергей Михалыч, трубку не берет, – ответил парторг.

– Товарищ из Ростова приедет, прямо к тебе, – предупредил парторг. – Ты его там устрой и, наверное, да, участкового вызови. Участковый все там знает, пусть он ему помогает. Может, как-нибудь без попа обойдемся, Егор Ильич!

Я проснулся в это утро с большой головной болью. Поэт вообще не хотел просыпаться. Глядя, как я умываюсь, и слушая грохот умывальника, из которого вода лилась только тогда, когда я подымал вверх такую фигню, которая торчала из умывальника внизу, поэт презрительным тоном продекламировал:

Встала из мрака младая с перстами пурпурными Эос!

Ложе покинул тогда и возлюбленный сын Одисеев…

Елизавета Петровна, которую поэт упрямо называл «кроткия Елисавет», позвала нас завтракать. От завтрака мы, поблагодарив, отказались, нам не нужна была еда. Нам было нужно холодное пиво. Спина и плечи жутко болели, мы по пьяни сразу этого не почувствовали, но наваляла нам вчера милиция изрядно.

– Кто это вас так? – спросила Елизавета Петровна.

– Так менты, – ответил я.

– А чего? – спросила она.

– Его – за то, что он вампир, а меня – за компанию, – честно признался я.

– Как вампир? Он, что ли? – усмехнулась Елизавета Петровна.

– Так он выл и за ними бегал по полю, – ответил я.

– Ты, что ль, за ментами бегал? – спросила она, обращаясь к поэту.

– Я – вампир, – сказал поэт. – Я – весь мир, а вампир – это часть мира. Значит, я и вампир в том числе.

– Болтун ты, – выругалась Елизавета Петровна. – Вампир он! Не говорил бы, чего не знаешь!

– И на то ваша царская воля, государыня императрица, – смиренно произнес поэт.

– Болтун, – повторила она, – молока вон выпей.

– Молоко – это не ко мне, – сказал поэт.

В общем, поехали мы с поэтом в Багаевку за пивом. За мостом тормознули грузовик с арбузами – доехали до трассы. Водитель все жаловался, что арбузы плохо погрузили.

– Научные работники, – ворчал он, – руки из жопы растут, кандидат наук, два аспиранта, квалифицированная рабочая сила, бля…

На трассе он свернул влево и поехал в Ростов, а мы остались на перекрестке ловить попутку до Багаевки. Что-то водитель такое вспоминал, что у университетских какая-то женщина на работу не вышла и куда-то делась.

– А куда она делась? – ворчал шофер. – Баба она и есть баба.

В общем, он уехал, а поэт забеспокоился.

– Надо, – говорит, – возвращаться.

– Ну куда ты будешь возвращаться? – резонно спросил у него я. – По деревне будешь ходить, искать ее? А если это не она?

– Зря мы ее вчера одну отпустили! – сокрушался поэт.

– Нам сейчас самое умное, – убеждал я, – поехать в Багаевку и выпить пива. Как раз к нашему возвращению что-то и прояснится.

У поэта испортилось настроение, но пива он хотел. Нас подобрал василькового цвета «Москвич», за рулем которого оказался отставной подполковник, который, разговорившись, сказал нам, что едет в Багаевку за дынями. Поэт серьезно кивал, так, как будто поездки в Багаевку за дынями были для него постоянным привычным занятием. Я задремал. Сквозь сон я слышал, как поэт пытается договориться, чтобы мужик нас забрал из Багаевки до поворота на обратном пути.

– Куда я вас посажу? – удивлялся подполковник. – Дыни же будут везде!

Потом я все-таки заснул, и мне приснилось, как Елизавета Петровна вместе с Иевлевой полощут в Маныче рубашки. Они полощут рубашки и выкручивают. И кладут в эмалированный таз. А мимо идут казаки и отпускают гнусные шутки. А те смеются, но не оборачиваются…

Я проснулся от того, что машина остановилась. Мы вышли. Очередь за пивом была, и немаленькая. Но мы встали. И стояли. Под палящим солнцем. Все когда-то кончается, и очередь наша, в конце концов, подошла. Мы взяли по две кружки. Вернее, я взял четыре, поскольку у поэта денег не было.

За пивом поэт пытался убедить меня в том, что язык нам диктует. То, что нам кажется созданной нами поэтической формой, это на самом деле диктат языка. Он приводил примеры, мужики косились на нас. Но косились уважительно, как на сумасшедших.

Пиво кончилось на Осипе Мандельштаме. Мандельштам мужикам не понравился – жидов в станице не любили.

– Я не увижу знаменитой Федры, – кричал опьяневший поэт.

А я думал, продиктовал это Мандельштаму тот самый язык, на каком говорят окружающие нас мужики. И я нутром чувствовал, что это все-таки тот же самый язык!.. И дальше нить моей мысли терялась, думать не было сил. Возражать поэту я не хотел, так как он увлекся и махал руками, и так получалось очень шумно, и вообще пора было уходить.

Попутку на трассе мы поймали моментально. С консервного завода шли машины в Ростов. У поворота на Усьман мы вышли и до хутора шли пешком. За это время мы окончательно протрезвели. Несколько раз мы останавливались отлить, благо лесополоса шла вдоль дороги.

Когда мы вернулись в деревню, как раз приехал автобус с университетскими с поля. Автобус привез их прямо к столовой. Мы шли мимо, и нас, естественно, затащили обедать. Мы проголодались и отказываться не стали.

Отсутствие Иевлевой поэт отметил сразу. Ему, правда, сказали, что она вышла из общежития около одиннадцати, а от фельдшера, оставив нас, она ушла примерно в полдесятого. То есть мы не были последними, кто ее видел. В общежитии до поздней ночи вообще никто не спал.

Поэта успокаивали, говорили, что она взрослая женщина и что найдется. Но он все равно помрачнел. Это он рассказал мне, что Иевлева встречается с вампиром по ночам, причем абсолютно ничего странного поэт в этом не усматривал.

Встречается с вампиром. И что? Странно вам? Не верите? Да ради бога! Пожалуйста! Но я знаю, что говорю. И ничего в этом такого невозможного нет. Мистика, говорите? Да вокруг полно мистики. Просто вы ее не видите. Потому что вы сами – тупые долбоебы. А я верю своим глазам, представьте себе. Да, с вампиром. Не с каким-нибудь мудаком, старшим преподавателем. Потому что она сама непростая женщина.

Что здесь такого невероятного? Если вы верите в коммунизм, почему бы вам не верить в вампиров? Ах, вы уже не верите в коммунизм? Ну, тогда можете и в вампиров не верить. Я не настаиваю. Дело ваше. Можете не верить. Но она всегда возвращалась ночью. Или он сам ее приносил. Почему она сегодня не вернулась? Что случилось? Ой, чует моя бедная, засранная газетой «Правда» душа – что-то случилось.

Мы закурили. По дороге проехала серая «Волга» с ростовскими номерами.