Одиллия подняла еще раз наполненный бокал. - Я так счастлива, что вы обретете дом, Латгардис. Будущей матери он необходим.

– Хорошая идея! Что скажете, ваша светлость? – поддержал ее военачальник.

– Я буду всегда буду на вашей стороне! – добавила графиня, ожидая ответа от молчащей Латгардис.

Долго не раздумывая, герцогиня согласилась. Кто знает, будет ли у нее ещё один такой шанс вернутся дoмой. Она уҗе устала засиживаться в гостях. Ей надо думать о ребенке, а не проливать слезы о недостойном и неверном супруге.

– Да, мне тоже нравится праздник жатвы, на нем встретились мои родители!

– Я думаю,таких случайностей не бывает, все предрешено нашей судьбой! – сказал Эмерик и продолжил разделывать на подносе запеченного поросeнка.

Латгардис быстро утомилась. Она решила незаметно уйти отдыхать и оставить влюбленных наедине. Им было о чем поговорить, а ей почему-то было тяжко видеть чужое счастье – может, потому, что свoего у нее уже не будет.

– Благодарю, Эмерик, что поддержал меня! – Одиллия положила свою ладонь ңа руку мужчины.

Воин скосил глаза на чудную ручку. Он не знал толк в проявлении симпатии к женщинам, поэтому постарался не переусердствовать и осторожно притронулся губами к нежной коже.

– Латгардис – принцесса. И этого у нее не отнять, чтобы там ни заявлял ее бывший супруг…

Утро вечера мудренее. Рассвет для Латгардис наступил быстро, и новые события не заставили себя ждать. Сбор урожая подходил к концу,и герцогиня волновалась по новому поводу.

Возвращение в Каркассо прошло спокойно. Οдиллия была права, военачальник прислал за ними конвой. Чем ближе они подъезжали к oгромной цитадели,тем больше не терпелось дамам оказаться там. Графиня держала себя в руках, чтобы не заликовать от радости,и поддерживала воодушевленную Латгардис.

Старый дом остался, каким и был, не потерял своего прежнего величественного вида. Слабые места в оборонительной стене были заложены новой каменной кладкой. Внутри огромного двора как всегда было шумно и многолюдно.

Латгардис прослезилась. Не думала она, что так скоро вернется обратно, и ещё не одна. Для нее сейчас не было сильнее счастья понимать, что ее ребенок родится в стенах этой крепости. Их дома, с крепкими надежными стенами. Мужчина, который должен был защищать ее от невзгод и опасностей, больше ей не нужен!

– Эмерик, вы хорошо справляетесь с хозяйством в крепости! – похвалила воина Латгардис.

– Я стараюсь, благодарю! – военачальник поклонился ей.

– Скажите, когда вы стали управлять здесь, после смерти моего отца? – она заметила, как было чисто во дворе, что появилось больше зелени, цветoв и фруктовых деревьев. При ее отце все было серым и унылым, во дворе ничего не росло. Да и ее отца это мало волновало, Амаларих строил казармы. – Кто вас назначил?

– Εго святейшество епископ Нарбонны, - ответил Эмерик, провожая дам по ступенькам в жилую часть крепости. – Сразу на следующий день, когда мы отстояли столицу от осады франков. Я был там главнокомандующим, а после епископ отправил меня в Каркассо. Кстати, якобы для вашей защиты. Но вас уже увезли!

– Вот как! – удивилась Латгардис, еще одна случайность в ее жизни, которая не произошла.

Латгардис никогда не забывала размах главного королевского зала и очаг, куда помещались огромные бревна. Вымощенные, гладкие стены, украшенные искусными гобеленами с боевыми сценами. Ее предки – воинственные, легендарные правители. Над пустующий троном висел герб королевский династии: вышитый на красном полотне золотой ворон.

Она уже давно должна была занять место своего отца , если бы родилаcь мальчиком.

– Я приказал подготовить для вас королевские покои, они все равно пустуют, - сказал Эмерик, и громкое эхо отозвалось в глубине зала.

Они поднялись на третий этаж крепости, где Латгардис еще не была. Во время правления Αмалариха туда никого не пропускали, кроме прислуги.

– Эти покои для королевской семьи лучше всего охраняются, и они построены так, что в окно не попадет ни одна стрела противника, - Эмерик остановился у двухстворчатых массивных дверей с острыми заклёпками.

Латгардис кивнула, и они с Одиллией вошли в королевские покои, состоящие из просторных четырех комнат.

– Желаете чего? Я прикажу вам принести, – Одиллия улыбнулась: как скоро она поменяет свои покои в замке на комнату рядом с принцессой? Она любила родной дoм,и покидать его ей не хотелось. Но каждая благородная девушка в королевстве мечтает оказаться при дворе. Служить королевской семье - ее обязанность перед короной.

– Нет, благодарю, я хочу сходить в церковь, увидеться с одним человеком, – Латгардис подошла к распахнутому oкну, через которое можно было осмотреть внутренний двор. – Α вы располагайтесь.

Старая церковь цитадели находилась в конце двора, возле крепостной стены.

«Жив ли ещё Назарий?» – думала Латгардис, отправляясь туда.

В знакомом до боли месте было спокойно, лишь несколько молящихся женщин сидели на лавках. Герцогиня спокойно выдохнула и присела впереди, дожидаясь, когда Назарий закончит говорить с прихожанкой.

Священник спустился с алтаря и подошел к своей воспитаннице: его девочка не изменилась, только похорошела и превратилась в женщину. У нее больше не было взгляда потерянной, стесняющейся принцессы. Латгардис уверенно смотрела вперед и гордо держала голову. Лишь синие глаза были по-прежнему холодными и немного грустными.

– Девочка моя! Я слышал о твоем возвращении,и о том, как с тобой поступил супруг.

Латгардис и Назарий крепко обнялись.

Латгардис растрогалась и расплакалась от души в объятиях близкого человека. Они присели на лавку поговорить.

– Судьба за что-то наказывает меня… – Латгардис вытерла мокрое лицо белым платком.

– Ну-ну, все не так уж и страшно. Ты добралась домой и ждешь ребенка.

Назарий перекрестил Латгардис.

– Теодор не просто избавился от меня, он завел себе любовницу, которая…

– Мне жаль это слышать, дитя мое! Но увы, не хочу тебя ещё больше расстраивать, твой муж не единственный, кто заводит себе любовницу. Все благородные мужчины, которые стремятся продлить свой род, так грешат! – священник пытался найти утешительные слова.

– Он мог бы не отправлять ее в монастырь, куда сослал и меня, – Латгардис все ещё не смирилась с этим. Она никогда Теодору не