Взяв кольцо, я опустился перед Янианной на одно колено. Черт, совершенно не помню, на какое нужно, на правое или на левое. Здесь нет такого обычая, но я хочу сделать так, как принято у нас. С другой стороны, она является моим сюзереном, так что можно опуститься на любое, или даже на оба сразу, ведь и в этом случае я буду прав…

– Леди Янианна, я предлагаю вам руку и сердце и прошу вас стать моей женой, – глядя на нее снизу вверх, заявил я.

Янианна секунду помедлила, затем с милой важностью произнесла:

– Хорошо, барон Артуа де Койн, я согласна выйти за вас замуж.

Я снова перевел дух. Осторожно надев кольцо на безымянный палец левой руки, встал и поцеловал девушку в губы.

– Так у тебя на родине делают предложения? – спросила она, получив кивок и очередной поцелуй в знак подтверждения. Затем Яна перевела взгляд на колечко, приблизила его к глазам, отвела руку, снова приблизила, рассматривая камень на свет.

– Это феникс, настоящий феникс, – восторженно прошептала она и бросилась мне на шею.

«Никогда не понимал женщин, – подумал я, чувствуя упругость ее груди и обнимая за тонкую талию. – Носить на себе столько драгоценностей и восхищаться какими-то стекляшками…»

Затем Яна прошла мимо зеркала раз, другой, держа руку на отлете и всматриваясь в свое отражение.

– Красиво? – спросила она, останавливаясь.

– Ничего красивее не видел, – заявил я, глядя на ее вздымающуюся от волнения грудь.

– Артуа, ты же не туда смотришь, – возмутилась Янианна. – Это же самый настоящий феникс! И такой огромный…

Ну феникс – подумаешь! Говорят, и птица такая есть, из пепла возрождается.

– Артуа, феникс – очень редкий камень. У моего папы в короне всего два таких, и оба мелкие. У герцогини Иллойской тоже есть феникс, но он по сравнению с этим просто крошечный. Она же лопнет от зависти, когда увидит этот.

Наверное, этот камень действительно очень ценится, если даже императрица завидовала его обладательнице.

– А еще есть предание, что если подарить такой камень любимой, то любовь будет вечной и ничто на свете не сможет разрушить ее.

Вот это мне уже нравится. Где бы добыть еще пяток, чтобы уж наверняка подействовало?

Наверное, все же прав был Гростар, посмотрев на меня как на дурака, когда я поинтересовался, почему бы не окружить феникс другими камешками – бриллиантами, например. Получается, что и Янианна права, назвав меня так, как не решился Альбрехт.

Ночью, в постели, я завел осторожный разговор на одну щепетильную тему:

– Янианна, может, пока не стоит объявлять о нашей помолвке? Мне нужно еще немного времени.

– И сколько тебе нужно? – спросила она, любуясь новой забавой при свете свечи.

– Год, от силы полтора, – подумав, заявил я.

– Сколько? – Надеюсь, что разочарование в ее голосе было искренним.

– Возможно, даже меньше. Янианна, пожалуйста, пойми меня правильно. Я тебя очень люблю и не представляю жизни без тебя, но мне бы хотелось, чтобы и остальные сочли меня достойной парой. Это очень важно, ты даже не представляешь насколько.

– Артуа, почему тебя это так волнует, не пойму? Любой другой на твоем месте сам торопил бы меня. У нас же получается, как будто я сама настаиваю на скорой свадьбе. И вообще, ты никогда ничего не просишь, хотя отлично знаешь, что я ни в чем не смогла бы тебе отказать.

– Вот тут ты, Яна, неправа. Я как раз хотел попросить тебя об одном деле, но не знал, как подступиться. Но коль скоро разговор зашел об этом сам собой, есть у меня к тебе одна просьба, и сейчас я о ней расскажу…

Выслушав, Янианна вздохнула, посмотрела на меня долгим взглядом и наконец сказала:

– Хорошо, Артуа. Но лучше бы ты меня совсем ни о чем не просил.

Наверное, традиция отмечать дни рождения возникла только тогда, когда повсеместно появились календари – иначе как можно узнать, что ты родился именно в этот день?

Мысль глубокая и верная, усмехнулся я, глядя на застывшего в глубоком раздумье Коллайна. Через несколько дней ему исполнится тридцать пять – своеобразный экватор жизни и, вероятно, тот самый рубеж, после которого следует подводить первые итоги. Что-то подобное и происходило сейчас с бароном Анри Коллайном, кавалером ордена Доблести и Славы четвертого ранга.

– Анри, – посмел я отвлечь друга от грустных мыслей. В его возрасте почти все уже чего-то добились, обременены семьей, многочисленным потомством и даже готовятся стать дедушкой. А что есть у него? Да абсолютно ничего, кроме этого самого ордена, пары сотен любовных интрижек и некоторой суммы денег, которые он смог заработать благодаря мне.

Причем это уже не мои мысли, это то, что я услышал от него буквально пару минут назад.

– Анри, у меня к тебе есть небольшое предложение, – произнес я вкрадчивым голосом, отчего он заметно напрягся. Как же – ожидает услышать что-нибудь такое, что придется парировать, причем достойно, иначе проигрыш. – Может, все же не станешь пока стреляться из-за того, что не стал еще прославленным полководцем? «Пока» – это пока мы не отпразднуем твои именины. Кстати, у меня есть для тебя подарок, из которого не стыдно пустить себе пулю в лоб.

А подарок для Коллайна я нашел действительно знатный – пару пистолетов работы того же Гобелли в футляре из драгоценного дерева кинди. Оба пистолета были одноствольными – такого, как у меня, я больше ни разу не встречал. Нет, конечно, попадались двуствольные пистолеты, но настолько тяжелые и неудобные в обращении, что выгоды от двух выстрелов подряд напрочь терялись в массе отрицательных качеств. Мой, в отличие от большинства других пистолетов, был несколько меньшего калибра, но это обстоятельство нисколько не умаляло его достоинств.

Эти пистолеты достались мне после одной истории, которая заслуживает того, чтобы о ней рассказать. Ко мне, зная о моих близких отношениях с императрицей, достаточно часто обращались с просьбами о решении той или иной проблемы. Я всегда отказывался, даже не пытаясь вникнуть в суть, считая, что главное – не создавать прецедента, иначе в следующий раз отказать будет значительно сложнее.

Так вот, на одном из раутов в доме Вандереров, где я продолжал бывать от случая к случаю, ко мне обратился некий граф, который попал в опалу еще при жизни императора Конрада III, отца Янианны. Несколько раз он пытался мне объяснить, что немилость императора была вызвана не проступком как таковым, а искусными действиями его недоброжелателей.

Граф пытался через меня добиться, чтобы опала была снята и он мог снова бывать при дворе. Я достаточно ясно дал ему понять, что не буду даже поднимать эту тему при разговоре с ее величеством, не говоря уже о том, чтобы ходатайствовать перед ней о снятии опалы.

Вообще, это палка о двух концах: с одной стороны, принципиальность в подобных вопросах заставляла меня уважать, а с другой – многие аристократы, проводившие большую часть своей жизни в интригах, отказывались меня понимать. Хотя и они время от времени закидывали удочки в надежде, что я все же проглочу наживку.