— Я знаю, — говорят Усы, — у меня в машине нет воды, прости. Можем купить. Я видел, по дороге сюда, совсем близко, была «Арома».[50]

— Думаешь, он уже мертв? — спрашивает она.

— Кто? — спрашивают Усы. Они знают, о ком она, но притворяются, что нет, — это манипуляция, благодаря которой ее тревога должна показаться чрезмерной. Пнина смотрит на Усы, но не говорит «Авнер», как ожидалось. Просто смотрит. — Я уверен, что он в порядке, — говорят Усы. Их голос звучит убедительно. Благодаря этому голосу они когда-то получили отделение в Раанане, а теперь — в Рамат-Авиве.

— Мне страшно, — говорит Пнина именно так, как Усы представляли себе, стоило им впервые увидеть ее этим вечером. Она так красива, когда произносит эти слова. Усы наклоняются вперед и целуют ее сухие губы. Ее губы отдаляются от их губ. Усы ничего не видят, они даже не замечают, как ее рука приходит в движение, но щека чувствует пощечину.

Последним человеком, единственным человеком, которому Пнина дала пощечину, был Авнер. Это произошло семнадцать лет назад. Он тогда не был ни богатым, ни язвительным, ни лысеющим, но уже тогда в нем жила уверенность, что все принадлежит ему. Это было их первое свидание, и они пошли в ресторан. Авнер хамил официанту и заставил ее вернуть блюдо, которое не было потрясающим, но было вполне терпимым. Пнина не понимала, что делает за одним столом с этим выпендрежником. Их свела ее соседка по квартире. Сказала Пнине, что Авнер гениальный, а ему — что Пнина очаровательная, что, собственно, было ее способом сказать, что Пнина красивая и при этом не быть сексисткой. Авнер весь вечер говорил с ней об акциях, опционах и управляющих компаниях, слова ей вставить не дал. После еды он довез Пнину до ее дома на своем раздолбанном белом «автобьянки». Он остановился у подъезда, заглушил мотор и предложил подняться наверх. Она сказала, что это не кажется ей хорошей идеей. Он напомнил ей, что знаком с ее соседкой по квартире и всего лишь хочет зайти поздороваться. Поздороваться и сказать спасибо за то, что она их познакомила. Пнина вежливо улыбнулась и ответила, что соседка вернется поздно, потому что сегодня у нее вечерняя смена. Она пообещала, что передаст и привет, и благодарность, и уже открыла дверь машины, но Авнер закрыл дверь и поцеловал Пнину. В его поцелуе не было ни тени сомнения, никакого поиска или вопроса, что она чувствует там, на другом конце поцелуя. Это был всего лишь поцелуй в губы, но он ощущался как изнасилование. Пнина ударила его ладонью по щеке и вышла. Авнер не бросился за ней и не окликнул. С балкона ей был виден стоящий внизу «автобьянки» — он никуда не двигался. Где-то, наверное, час. Так и стоял, когда она пошла спать. Утром ее разбудил посыльный с огромным и несколько безвкусным букетом цветов. В записке было всего одно слово. «Прости».

Когда Брови приезжают домой, их жена уже спит. Брови совершенно не устали. Их тело лопается от адреналина. Мозг Бровей знает, что все обмороки, ожидания и странные споры этого вечера происходили на пустом месте, но глупое тело восприняло происшедшее всерьез. Вместо того чтобы лечь в постель, Брови усаживаются перед компьютером и проверяют почту. Там всего одно письмо — от придурка, с которым Брови учились в начальных классах и который нашел их мейл через интернет. Вот что фрустрирует во всей этой технологии, думают Брови. Те, кто придумал интернет, были гениями и наверняка верили, что служат прогрессу человечества, а в результате люди, вместо того чтобы использовать все эти сложнейшие достижения для учебы и исследований, достают какого-нибудь несчастного, который сидел с ними за одной партой в четвертом классе. Что Бровям, собственно, отвечать этому Ифтаху Рузельсу? Помнишь, как мы провели черту ровно посреди парты? Как ты толкал меня локтем, если я за нее забирался? Брови пытаются представить себе, как выглядит жизнь Ифтаха Рузельса, если в свободное время у того нет лучшего занятия, чем разыскивать мальчика, который учился с ним в одном классе тридцать лет назад и, в сущности, никогда ему не нравился. Несколько минут Брови издеваются над Рузельсом, а потом задумываются о себе. Можно подумать, они что-нибудь эдакое делают со своей жизнью. Парят над вонючими ртами, сверлят и заделывают дырки в гниющих зубах. «Уважаемая профессия» — так говорит мама Бровей каждый раз, когда речь заходит о зубных врачах. Но что в ней такого уважаемого? В чем, собственно, разница между Бровями и сантехником? Оба имеют дело с вонючими дырками, сверлят и заделывают отверстия ради денег. Оба неплохо зарабатывают. И оба, с высокой вероятностью, получают не слишком много удовольствия от своей работы. Только вот профессия Бровей «уважаемая», и ради этого уважения они были вынуждены на пять лет покинуть страну и отучиться в Румынии, в то время как сантехнику наверняка было полегче. Сегодня был просто предел, с этой операцией на деснах, — старик не переставая выл и кровоточил и вдобавок чуть не задохнулся, подавившись отсосом. А Брови, все время пытавшиеся успокоить обоих, неотвязно думали, что все это пустое. Что старика ждет как минимум год страданий, прежде чем он привыкнет к имплантам, и что наверняка за два дня до или через два дня после этого он умрет от инфаркта, или от рака, или от инсульта, или от чего там люди умирают в его возрасте. Надо ограничить возраст оказания помощи больным восемьюдесятью годами, думают Брови, пока снимают обувь, а дальше просто говорить им: «Хватит, пожили. Теперь относитесь к остатку своих лет как к бонусу, как к подарку без обменной квитанции. Болит? Ложитесь в постель. Продолжает болеть? Подождите — или оно пройдет, или вы умрете». Этот возраст, думают Брови, пока чистят зубы, уже несется ко мне, мчится следом, как бешеный конь, роняющий пену с губ. Еще немного — и это я буду лежать в постели, с которой не встану. И что-то в этой мысли успокаивает их.

— Прости, — говорят Усы, — я не хотел.

Пнина может докопаться до него, спросить, чего именно он не хотел — поцеловать ее? воспользоваться ее слабостью? проделать с ней весь путь до Герцлии в машине, пахнущей смесью пота и кокосового освежителя воздуха? Но она ничего не говорит, у нее нет сил. Она только просит отвезти ее домой.

— Может, нам стоит поехать в полицию, — говорят Усы. — Все-таки, на всякий случай.

Но Пнина качает головой. Авнер в конце концов вернется, она это знает, он не из тех, кто кончает с собой, и не из тех, кто стреляет в других. Сначала, когда Пластырь только произнес это вслух, она испугалась, но теперь, когда она пытается вообразить, как Авнер засовывает пистолет себе в глотку или приставляет к виску, становится ясно, что это вообще на него не похоже. Усы не спорят, а просто везут ее домой. Под домом машина кейтеринга стоит двумя колесами на тротуаре и все еще перекрывает улицу. Бедняги, все это время они тут ждали. Усы предлагают выйти и поговорить с ними. Пнина видит, что они хотят чем-нибудь помочь, искупить вину. Но она им не дает. Не чтобы наказать, а просто у нее нет сил. Когда она выходит из машины, Усы ее окликают. Она надеется, что они не собираются извиняться снова. Ярость, затопившая ее, уже исчезла. Она уже правда не сердится. Вообще-то Усы, кажется, приятный человек. А что ее поцеловали — может, момент был выбран из рук вон плохо, но она чувствовала, что они желали ее с той минуты, как вошли в дом, и большую часть вечера это чувство радовало ее. Усы протягивают ей подарок для Авнера и визитку и объясняют, что на визитке есть номер их мобильного и она может звонить в любое время. Она кивает. Она не позвонит им, не сегодня.