Ли, 18 лет

Ли родилась в стране с иными традициями, чем в США. Во Вьетнаме подростки воспитываются в семьях, состоящих из нескольких поколений, и предполагается, что они останутся вместе навсегда. Поскольку Вьетнам – бедная страна, у Ли не было возможности пережить тот информационный бум, который произошел на Западе.

Я брала интервью у Ли в первый год ее учебы в старших классах школы. Она была одета непритязательно – в джинсы и толстовку с котом Гарфилдом, но у нее был тщательно сделанный маникюр с голубым лаком и изысканная прическа. Только кривые зубы напоминали о бедности, которую она, вероятно, пережила во Вьетнаме.

Ли родилась в 1975 году. Отец ее был американским морским пехотинцем, а мать – вьетнамкой, у которой на войне погиб муж, и она изо всех сил старалась растить четверых детей. Американский солдат уехал из Вьетнама, не зная, что будущая мать Ли беременна, и Ли никогда не встречала отца. Он оставил свой домашний адрес матери Ли, и девушка с надеждой переписала его для меня. Она читала этот адрес как мантру, но добавила: «Я никогда не буду ему докучать. Может быть, мой отец женат, и ему будет стыдно за меня».

Ли выросла во Вьетнаме и была любимицей в семье. Ее мама много работала, чтобы прокормить детей. Ли рассказывала: «Я сидела у окна и плакала, ожидая, когда мама придет домой с работы. Когда она возвращалась, я всюду ходила за ней и просила, чтобы она взяла меня на колени».

Свое детство она считала счастливым. Вся семья жила в одном доме, и когда братья женились, они привели жен домой. Ли дарили игрушки, какие бы ей ни захотелось. «Мои братья и сестры защищали меня и спорили из-за того, чья теперь очередь взять меня на руки».

Когда я спросила ее, ссорится ли она с матерью, то она удивилась: «Зачем же мне с ней ссориться? Она подарила мне жизнь».

Я спросила, бывало ли так, что она не подчинялась матери или противоречила ей. Она стала объяснять: «Она же моя мама, и я обязана слушаться ее, но дело не только в этом. Она знает, что для меня лучше. Правила, которые она устанавливает, в моих интересах».

За три года до того, как Ли давала мне интервью, они с мамой смогли переехать в Америку, поскольку отец девушки был американцем. Они очень скучали по родным, но, как объяснила Ли: «Вьетнам – это коммунистическая страна. Там нет свободы и денег. Я даже в школе могла бы учиться только до девятого класса».

Сначала они с мамой ютились в крошечной квартирке без мебели, и одежда у них была из благотворительного фонда. В центре беженцев матери Ли помогли найти работу на местной консервной фабрике, и тогда им было на что жить (и даже получалось посылать деньги во Вьетнам).

По вечерам, когда мама ложилась спать, Ли писала письма братьям и сестрам. А по праздникам, особенно на вьетнамский Новый год, ей было одиноко. Но она все равно была рада, что живет в Америке. Школа, где она училась в старших классах, была лучше, чем во Вьетнаме. «Учителя добрее, и у нас есть компьютеры».

Я попросила рассказать, как обычно проходит ее день.

«Я встаю рано, чтобы приготовить маме завтрак. Мне так грустно, что она работает, и я стараюсь ей помогать. После школы я убираю дом и готовлю ужин. Вечером делаю уроки и помогаю маме учить английский язык».

Когда я спросила у Ли о хобби, она ответила: «Мне нравится слушать вьетнамскую музыку, особенно грустную. И я сочиняю стихи о своей стране».

Ли считала, что на свидания ей ходить рано. «У меня никогда не будет секса до брака, – заявила мне она. – Это опозорит мою семью».

Ли планировала в двадцать лет познакомиться с каким-нибудь вьетнамцем, который пообещает ее маме, что всегда будет жить с ними вместе. Она показала мне кольцо старшеклассницы[20] и серебряный браслет. «Мне это мама купила. Я умоляла ее этого не делать, но она хотела, чтобы я выглядела как все американские подростки. Я никогда не брошу маму. Она все сделала для меня и ничего для себя. Я – все, что у нее есть теперь».

Ли с друзьями говорила в основном на вьетнамском языке, и американские подростки с ними не общались. И американских фильмов она еще не видела. Когда мы заговорили об американских подростках, Ли задумалась, явно не желая показаться невежливой. Потом она сказала: «Мне не нравится, что американские подростки уходят из дома, когда им исполняется восемнадцать лет. Они бросают родителей и часто попадают в беду. Я не считаю, что это правильно».

Ли нравилось, что Америка – свободная и процветающая страна. «Здесь проще заработать на жизнь, – считала она. – Я жду не дождусь, когда закончу школу и устроюсь на работу, чтобы помогать маме».

Ли была воспитана в культуре, где самостоятельность и независимость достоинствами не считались. Во вьетнамских семьях люди должны быть гармоничными и преданными. Благо семьи было важнее индивидуального самовыражения каждого человека. Предполагалось, что дети всю жизнь проведут в кругу родных (сыновья – со своими родителями, а дочери – с родителями мужа). Никто не думал, что дети начнут восставать против воли родителей или противоречить им, и дети действительно с родителями спорили редко. Авторитет не оспаривался, что было допустимо, если человек, обладавший им, был мудрым и действовал во благо других (но это могло приводить к трагедии, если у обладавшего властью человека были дурные намерения или если он ошибался).

Такое стремление Ли к послушанию и преданности позволило ей пережить подростковый возраст без особых стрессов и коллизий. Ей не нужно было устанавливать дистанцию по отношению к родным или отвергать семейные ценности, чтобы повзрослеть.

Это интервью заставило меня всерьез задуматься о многом. Отчего девушка, воспитанная в традиционной и по американским стандартам авторитарной культуре была так довольна жизнью? Отчего она так любила и уважала взрослых? И отчего была до такой степени в ладу с самой собой и так уверена в себе?

Я поняла, что многие решения за Ли принимал кто-то другой. Ее жизнь вписывалась в семейные и культурные традиции. Разнообразие магистральной американской культуры в 1990-е годы заставляло подростков принимать сложные решения, но у большинства молодых людей уровень когнитивного развития был недостаточен для этого. Молодежь не умела справляться с ситуацией неопределенности. Если родители уделяли детям достаточно внимания, то подростков успокаивало ясное представление о том, что происходит, и они могли опираться на четкий свод правил. Таких подростков, как Ли, ограждали от событий, которые происходили в жизни сверстников. Ей нужно было решать вполне предсказуемые задачи: школа, учеба и преданность родным.

Эбби, 18 лет, и Элизабет, 14 лет

Семья Бойдов – мои любимцы. Добряк Билл играл на укулеле и основал в нашем штате филиал организации «Мужчины против насилия». Нэн любила копаться в огороде и приносила фантастические разносолы на наши ужины вскладчину. Однажды она сделала овощную запеканку с крапивой, а в другой раз – салат из сморчков и дикого лука, а как-то – чизкейк с тутовой ягодой.

Билл и Нэн были заводилами среди соседей и занимали активную политическую позицию, разъезжали на повидавшем виды пикапе и жертвовали деньги на благотворительность. Я встречала их на демонстрациях в защиту прав человека или окружающей среды, на встречах миротворцев и во время посадки деревьев. У них было много друзей: иностранных студентов, приезжавших по обмену, друзей их друзей, которые путешествовали на автомобиле по штату, родственников и людей, разделявших их политические убеждения.