– Позвони Савельеву, у него информация есть, – говорит Арс, выжимая предельную скорость. Давит на клаксон, разгоняет с дороги зазевавшихся пешеходов, и чуть было не сбивает несчастную бродячую собаку. – Тебя куда несёт, дура вислоухая?!

Он орёт, собака отскакивает в сторону, хоть и вряд ли может слышать его, и скрывается в придорожных зарослях шиповника.

Я же споро набираю номер Савельева, а время, кажется, замедляет свой бег.

Длинные гудки в трубке звучат похоронным набатом. Нервы на пределе, мобильный прижат к уху так крепко, что почти больно. Рука Маши в моей ладони – ледяная и слегка дрожащая, и я переплетаю наши пальцы. Молюсь всем богам, в существование которых давно не верю, чтобы с моей Бабочкой ничего не произошло. Но предчувствие препоганое.

После третьего гудка Савельев всё-таки снимает трубку:

– У нас тут пиздец полный, – выдаёт со старта, не виляя задом. – Нечаев опротестовывает результаты экспертизы. У него, видите ли, появились стопроцентные доказательства, что в машине были не вы.

Что же ты за сука такая, Нечаев?

– Откуда?

Савельев берёт крошечную паузу, от которой мне делается вовсе тошно. Словно готовится вынести мне смертный приговор.

– Не забыл ещё Евгению Прохорову? – вместо ответа на мой вопрос, а я чувствую, как ледяной панцирь мигом сковывает позвоночник.

Твою ж ты мать! Надо было этой драной суке шею свернуть.

До хруста сжимаю челюсть и крепче хватаю Машу за руку.

– Не знаю, зачем тебе были нужны её данные, – тяжёлый вздох в трубку, как шелест. Перед глазами появляется покрытое сеткой мимических морщин уставшее лицо Савельева, но я смаргиваю видение. – Но она теперь главный козырь Степашки. Говорит, видела тебя живым и здоровым. Уловил смысл? И поверь, Нечаев всё сделает, чтобы ей поверила каждая собака. Журналюги уже охотятся за сенсацией, у ментов переполох, все в панике и вообще, как я уже говорил, вокруг творится полный пиздец. И птицы в городе щебечут, что в столицу отправилась парочка засланных казачков. Будь осторожен.

Вот, наверное, кого засёк Арс. Точно, пиздец.

Закрываю глаза, запрокидываю голову, а боль простреливает виски навылет. Мозг принимается лихорадочно перебирать варианты, расставлять фигуры на доске. Думай, Клим, думай.

– Ты виделся с Женей этой? – голос Савельева рвёт тишину, врывается в мысли.

– Да.

Нет смысла скрывать. Я идиот, но назад время не отмотать, потому лучше смотреть вперёд, а о промахах думать на досуге, делая выводы.

– Да уж, нехорошо вышло. Но да хер с ним, не рыдать же по этому поводу, – размышляет вслух Савельев и вдруг оживляется: – Слушай, мальчик, есть идея.

И пока он излагает план, у меня мелькает мысль, что отец оставил мне хорошее наследство в качестве своего друга молодости Савельева. Наследство это ценнее денег, потому что человеческий ресурс – важнее всего золота мира.

Маша.

Арс сбавляет скорость у высоких ворот, а они медленно разъезжаются в стороны, впуская нас на просторную территорию незнакомого загородного поместья. Я знаю этот район. Он тихий и уютный и вовсе не похож на тот, где за высокими заборами прячутся такие параноики, как мой отец. Здесь нет роскоши, бьющей прямо в глаза, от которой хочется зажмуриться или съёжиться до размеров молекулы. Нет, просто дома́, просто люди, просто жизнь.

Именно такая, какая мне нравилась всегда. И которой так сильно боится папа.

Папа. Снова щемит сердце при мыслях о нём, и я разглаживаю складки на подоле платья, отвлекаясь на это, безусловно, очень нужное и увлекательное занятие. Главное, чтобы никто не увидел, как дрожат предательские слёзы в уголках глаз. Нет, я обещала себе, что буду сильной. Клялась, что не дрогну. Значит, так тому и быть. Но…

Но я скучаю по нему. На самом деле скучаю, и длится это не последние дни, нет. Годы, потому что при всём осознании, что отец любит меня, при твёрдой в этом уверенности, я никогда не могла избавиться от ощущения, что он пытается вылепить из меня кого-то другого. Что вот такая я, какой родилась и какой стала, вовсе его не устраиваю. Да, любимая дочь, только бракованная слегка: фантазёрка и романтик. Что с такой взять?

Скучаю… но смогу ли простить? Забыть всё то, что он сделал мне, Климу? Жестокость, ложь, предательство? То, что лишил лучшей подруги, превратив хорошую и добрую девочку Женю в человека, способного на предательство? Что продал меня, в конце концов?

Такое вообще возможно? Постоянно ищу ответ, причины, поводы простить, но не получается. Хоть убей, не выходит.

Когда внедорожник, плавно тронувшись с места, въезжает во двор, из дома выходит высокий мужчина с глубокими складками, рассекающими кожу на лбу. Мне он кажется смутно знакомым. Напрягаюсь, чтобы вспомнить, кто это такой, но когда он улыбается, доходит. Это же Савельев!

В детстве я часто его видела в нашем доме – они вели с отцом какие-то дела, к которым меня, ясное дело, не допускали. Приходилось сидеть в своей комнате, играть с куклами или читать. До глубокой ночи во дворе эхом звучали отголоски их очень важных бесед, но я, маленькая, всё равно ничего в них не понимала. Да и не стремилась особенно, хотя, признаюсь, бывало жутко любопытно.

Часто вместе с Савельевым к нам на огонёк приезжал и отец Клима. Вот тогда я радовалась по-настоящему, потому что тогда и Клим появлялся в нашем доме. А по Климу я скучала всегда жутко – с ним было по-настоящему весело и спокойно.

– Всё будет хорошо, – обещает сегодняшний Клим, а я киваю. Верю ему, как никогда и никому больше. – Пойдём.

Пожимаю плечом, распахиваю дверцу и ступаю на улицу, всё ещё одетая в это дурацкое нарядное платье. Господи, как глупо, наверное, выгляжу сейчас со стороны. Да и Клим в расстёгнутой рубашке под строгим пиджаком достоин отдельных аплодисментов.

Но Клим не обращает ни на что внимания. Просто тянет меня за собой вперёд – навстречу ожидающему нас на пороге дома Савельеву. Арс не отстаёт ни на шаг, втаптывая в землю молодую траву тяжёлыми ботинками. Странная мы троица, но после того, как Арс буквально волоком оттаскивал нас от опасности, что-то внутри поменялось. Теперь мне хочется его уважать, не только бояться. В конце концов, быть рядом – его обязанность.

– Мария Степановна, – растягивает тонкие губы в сухой улыбке Савельев, а я протягиваю ему озябшую ладонь для рукопожатия.

Он принимает этот жест, и моя узкая рука на мгновение скрывается в его широкой ладони. На миг мои пальцы оказываются в стальных тисках, но я ничем не выдаю своего замешательства и подступающей к горлу паники. Просто смотрю в глаза Савельева, полуприкрытые тяжёлыми «сонными» веками.

Лёгкий кивок головы, подрагивание левого уголка губ и ощущение властной силы, прошедшее ознобом по телу – и Савельев переключает своё внимание на Клима, а мне кажется, что вот только что я прошла какой-то экзамен. Только мне забыли сообщить, что к нему нужно было тщательно подготовиться.