Я увидел огромные песчаные площади и на них ряды бараков. Надо всем стояло облако пыли. Много людей передвигалось в разные стороны, въезжали и выезжали санитарные машины и военная техника английской армии. Толпа захватила меня. Лица у освобожденных узников были хмурыми — ни одной искры радости. Я услышал гул тракторов. Мне объяснили, что засыпают и равняют с землей многочисленные массовые могилы. Вдруг я услышал, как из толпы кто-то по-польски выкрикивает мое имя: «Залек! Залек!» Удивленный, я оглянулся. Передо мной стояли двое братьев Завадских. Они были примерно моего возраста и по сравнению с другими выглядели более опрятно. Я был первым из их знакомых, встреченных после освобождения. Они очень обрадовались. В наших воспоминаниях о детстве много было общего, я с удовольствием согласился несколько дней провести с ними в освобожденном лагере.

Мы направились к их бараку. Они предложили мне нары, которые накануне освободились после смерти одного мужчины.

Три дня, проведенные в Берген-Бельзене, я слушал их рассказы. Ужасные картины вставали передо мной. Горькую судьбу узников все время я сравнивал с тем, что пережил сам, и убедился, что в это ужасное время жизнь меня щадила. Теперь судьба у нас была общая. Я присоединился к выжившим, мы все находились в помещении без воздуха: без родины, без отца и матери. Мы не знали, скоро ли наше неопределенное положение сменится надежным и прочным. Чтобы излечиться от прошлого, нам всем нужен был солидный фундамент.

В Пайне я вернулся с твердым намерением продолжить поиски сведений о судьбе моих близких. Кое-какие известия вместе с несколькими фотографиями по возвращении я получил от бывшей подруги моей сестры. Новость о том, что один из детей семьи Перел благополучно вернулся в Пайне, разлетелась очень быстро. Многие приглашали меня в гости, некоторые думали, что я Давид, другие — что Исаак, но все меня принимали достойно. Большинство этих приглашений я отклонял. Навестил только тех, у кого остались фотографии моих родителей — до сих пор их храню.

Из чистого любопытства я даже принял приглашение на сеанс спиритизма — мне обещали, что известие о местонахождении моих близких я получу посредством контакта с духами умерших. Придя туда в условленное время, я понял, что сеанс назначили ради меня одного. Кроме медиума, в комнате находилось еще восемь человек. Натянутый как струна, я занял свое место за столом. Прежде подобными делами я никогда не занимался.

Двойные шторы задернули, и в комнате стало мрачно. На круглом столе располагались цифры, письма и разные карты, в центре стоял опрокинутый стакан. Мы расселись вокруг стола и скрестили руки над стаканом.

Воцарилось напряженное молчание. Прошли долгие минуты, но никто не проронил ни слова. Вдруг медиум издал неясный лепет. Я испугался и все свои мысли сконцентрировал на своих близких. И тут стакан задрожал, завибрировал и стал двигаться. Именно так это и случилось. Никогда бы не поверил, если бы не увидал своими глазами. Стакан скользил в разных направлениях, потом слегка приподнялся, будто хотел преодолеть какую-то преграду. Наблюдал я за ним так внимательно, что даже вспотел. Когда стакан остановился, мы опустили руки, и один из участников раздвинул шторы. Вечерний свет проник в помещение. Никто не говорил ни слова, медиум тоже, что меня очень томило.

Через некоторое время медиум обратился ко мне: «Один из твоих близких родственников, чье имя начинается на букву Д, жив и находится очень далеко отсюда, может быть, на другом континенте». Тотчас я подумал: неужели жив мой брат Давид? С волнением и радостью я воспринял эту весть. От всего сердца я желал, чтобы это оказалось правдой. После сеанса поболтал с участниками. Все они жили в Пайне. Они мне сообщили, что еврейка фрау Фриденталь не покидала своего дома и выжила. А ее дочь Лотту, необыкновенно красивую девушку, обвинили в расовом преступлении и повесили.

Покидал я этих людей счастливым и сердечно их благодарил за такую трогательную встречу. Для меня было бы настоящим праздником, если бы весть о моем брате Давиде оказалась верной.

На следующее утро я навестил фрау Фриденталь. Увидев меня, она очень обрадовалась. Удивительно остроумная, она, казалось, пребывает в бодром здравии. Какая же широта души у этой женщины и какое мужество! Более двенадцати лет над ней висели проклятия и угроза смерти, но она выстояла, как непоколебимая скала в бушующем море.

Она предложила мне пожить у нее, но я сказал, что намереваюсь проехать через концентрационные лагеря, чтобы найти своих. Пожелал ей мужества, хорошего здоровья и пообещал снова зайти. Фрау Фриденталь переехала в Ганновер в дом престарелых и в 1978 году умерла, будучи уже в преклонном возрасте.

В одной из своих поездок я случайно встретил двух советских офицеров, они были в составе делегации из советской оккупационной зоны. Я обрадовался и поздоровался с ними на их языке. Представившись еврейским беженцем, попросил их помочь мне получить разрешение на транзитный проезд через Лодзь и Аушвиц. Они обещали мне поддержку и попросили поработать у них переводчиком — им следовало допросить выслеженных и арестованных охранников из СС. У меня было желание с ними сотрудничать. Предложение я принял с восторгом — для меня это была возможность заполнить возникшую во мне пустоту. Я заехал в Пайне забрать свои вещи, и мы отправились в Восточную Германию, в Магдебург, где располагалась часть советских оккупационных войск.

Поездка в «мерседесе» мне нравилась, и я напевал «Атикву».

— Красивую песню поешь, Соломон Израилевич, откуда она? — спросил меня майор Петр Платонович Личман.

— Это еврейский гимн, — ответил я гордо.

— У евреев есть гимн? — удивился он.

— Конечно, даже флаг есть.

Я вспомнил время «Гордонии» в Лодзи. Удивительно, что ничего не забыл!

— Нам не хватает только земли, товарищ майор, — добавил я.

Тогда я и не думал, что через три года в мае будет провозглашено создание государства Израиль.

В советской зоне оккупации Германии в то время повсюду были пункты учета, где должны были зарегистрироваться все мужчины призывного возраста. Там проверяли, есть ли у них татуировка — знак принадлежности к СС. Тех, у кого ее находили, немедленно арестовывали. В одном из таких учреждений я и работал переводчиком. С той же ролью участвовал я и в переговорах между советскими начальниками и секретарями социал-демократической и коммунистической партий.

Советы намеревались их объединить, дабы тем способствовать образованию ГДР в Восточной Германии. Так возникла СЕПГ, Социалистическая единая партия Германии.

Вспоминаю один неприятный эпизод в переговорах между майором Личманом и высокопоставленным представителем церкви. Это произошло незадолго до Нюрнбергского процесса. Христиане, заявил церковник, подлежат Божьему суду, и кто раскаивается, может рассчитывать на прощение.

Личман был этим возмущен. «А простит ли им Бог, — спросил он, — убийство миллионов детей?» В ответ он услышал, что дети не от смерти страдают, только взрослые ее боятся; последних же Бог наказывает за их ошибки, а покаявшихся наставляет на правильный путь. После этого церковника просто выгнали.