его знает, — по мнению этого критика, — видно из приводимой заключительной фразы: «Ибо всякий раз, когда вы едите хлеб сей и пьете чашу сию, смерть господню возвещаете, доколе он приидет», — указание на будущее пришествие господне, которое в первом акте у Луки содержится в дважды повторяемых словах: «пока она (пасха) не совершится в царстве божием» (16) и «Доколе не придет царствие божие!» (18). «Между тем, наш рассказ, отбросив остальное, как предварение причастных слов, все же сохраняет это определенное указание, ставя его в иной форме в заключение». «Посему, — говорит Штек, — в разбираемом нами месте мы имеем пред собою не столько самый простой, сколько, скорее, упрощенный рассказ о тайной вечере. Основой служит Лука, изображение которого в существенном удержано, а в его второстепенных моментах сильно урезано, так что получается суммарное и ровное изображение, которое в известной степени позволяет пользоваться собою в качестве установленной формулы при сообщении в общины».

Этим самым, конечно, не сказано, что сам Лука дает нам древнейший текст. Наоборот, сопоставление причастных слов показывает, что Матфей, и в особенности Марк, обладают еще более простым и, быть может, более древним текстом, причем то, что у Луки липшее, дозволяет признать только распространением и расширением его. Впрочем, это не раз уже признавалось даже такими учеными, которые, вроде Мейера-Гейнрици и Рюккерта, самым непоследовательным образом считают Павлов текст более древним. По мнению Бруно Бауэра, Павел почерпнул свой рассказ не из нашего евангелия Луки, а из евангельского первоисточника, рассказ которого Лука без всякой критики смешал в кучу с данными из другого источника. Во всяком случае, Луке не зачем быть зависимым от Павла, а если историческая теология нашего времени думает, что она такую «зависимость» доказала, то это происходит, главным образом, потому, что только это объяснение вяжется с ее допущением большей древности Павловых посланий пред евангелиями. Возможно, и то, и другое объяснение одинаково хороши. Только кто заранее убежден, что автором первого послания к коринф. является Павел «Деяний апостольских», и не пожелает лишиться этого единственного свидетельства Павла в пользу отдельного определенного эпизода из жизни исторического Иисуса, тот с решительностью Вейса и Вейнеля отбросит всякое сомнение в подлинности 11, 23 сл. первого послания к коринфянам. А ведь, это не что иное, как теологическое предубеждение, которое также и в вышеприведенных речениях Павла хотело бы видеть довод в пользу исторического Иисуса.

Особенно веским основанием, не позволяющим нам находить у Павла действительно древнейшую передачу слов тайной вечери, является ее явно-литургическая форма и смысл, который .апостол вкладывает в эти слова. Все же кажется очень странным, что только Павел и Лука приписывают Иисусу установление тайной вечери в свое «воспоминание», о чем ничего не знают пи Марк, ни Матфей. Также можно было бы считать несомненным, что апостол в слова Иисуса вложил мистический смысл, которого они первоначально в устах Иисуса не имели. Посему вполне прав также Юлихер против Вейцзекера и Гарнака, подвергая сомнению «установление» вечери — таинства причащения Иисусом. «Он ничего не учреждал, ничего не устанавливал; это он оставил на то время, когда он вернется в царство своего отца. О воспоминании о себе он не заботился; на такое долгое время юн, который мог произносить 26,29 ст. Матфея, не рассчитывал». После всего этого, думает Юлихер, Павел рисует более позднюю ступень предания о первой евхаристии, чем Марк и Матфей, а самое древнее предание ничем не указывает, что Иисус имел в виду со стороны верующих в него и в будущем исполнение этого глубокомысленного обряда. А если это так, то слова установления вечери — таинства причащения или позднее были вставлены в Павлов текст, когда их литургическое употребление в Павловом смысле установилось в церкви, для подкрепления их авторитетом этого апостола, и слова «ибо я от самого господа принял то» служат в качестве дальнейшего доказательства их подлинности; или же первое послание к коринфянам не принадлежит этому апостолу, так как, вопреки Юлихеру, пришлось бы признать, что Павел уже в такое раннее время проводил и защищал такое понимание вечери господней, которое столь сильно расходится с воззрением «первообщины». Или Павел сообщал более надежные сведения о словах Иисуса, чем имели евангелисты, и передал это в первом послании к коринф., 11, 23 сл.?

Но прав Штейдель, говоря, что «если бы это Место не было интерполяцией и, следовательно, Павел на самом бы деле знал, что сам Христос пред своей смертью назвал свою кровь «кровью нового завета», то поистине никакая диалектика в мире тогда не могла бы объяснить нам, почему нигде более не находится ссылки Павла на эти классические, столь необычайно важные для его теории слова из собственных уст Иисуса». Теологи издеваются над тем, что отрицающие историчность Иисуса считают все такие неподходящие к их утверждениям места интерполяциями, и это они (теологи) называют произволом. Но, ведь, не подлежит ни малейшему сомнению, что они сами, не задумываясь, отбросили бы эти места и столько же привели бы доводов против их подлинности, как теперь они не приводят ни одного в пользу их подлинности, если бы это согласовалось со всем их пониманием и представлением. Они забывают, что сами сидят в стеклянном домике, и подобными долговыми возражениями доказывают только то, что отнюдь не намерены или не в состоянии исследовать и проверить положение дела без предубеждения.

Если представить, как настаивает Шлегер, что с 23 до 32 пропирается вставка, то, действительно, получается отмеченная хорошая связь между началом и концом. Павел порицает коринфян, что они не надлежащим образом справляют вечерю господню. «Ибо всякий поспешает прежде других есть свою пищу, так что иной бывает голоден, а иной упивается. Разве у вас нет домов на то, чтобы есть и пить? Или пренебрегаете общину божию и унижаете неимущих? Что сказать вам? Похвалить ли вас за это? не похвалю... Посему, братия мои, собираясь на вечерю, друг друга ждите». Схождение и поспешное хватание в 11, 20 и 21 стихах соответствуют схождению и ожиданию в 11, 33 стихе, и, таким образом, выбрасывая рассказ о тайной вечере, — это торжественно стилизованное и явно сделавшееся уже стереотипным повторение того, что апостол все же хотел «передать» коринфянам (ср. также 10, 16), — мы получаем тесно связанное одно целое. С этим согласуется еще и то, что в 11 главе ст. 33, как 22, говорится к коринфянам во втором лице, тогда как в стихах 31 и 32 употребляется первое лицо множественного числа.

3.4. «Братья»