Но прежде чем скрыться в буфете, они остановились взглянуть, что происходит на школьном дворе.

Мэгги приняла меры, чтобы Лароуз находился по другую сторону дерева и видел все происходящее. Однако она велела ему не стоять на месте, а, пробегая мимо, взглянуть на них одним глазком. Затем от него требовалось немедленно исчезнуть, смешавшись с другими школьниками на противоположном краю двора. Лароуз все видел, проносясь поблизости, а затем залез повыше на детскую горку. Он уселся наверху, притворяясь, что смотрит на окружавших его детей, а на самом деле наблюдал, как девочки медленно входят в школьное здание.

Внизу началась суматоха. Мимо промчались учителя. Они бежали в сторону Дуги. Какой-то малыш в ужасе закричал: «Он посинел, посинел». Вот учитель поднял Дуги. Ударил по животу. Кажется, это называется приемом Геймлиха[114]. Вот два учителя подняли Дуги вверх ногами и принялись трясти. Наконец раздались его нечленораздельные вопли. Оказав первую помощь, успокоенные учителя цинично начали посыпать песком лужицу, в которой плавали остатки шоколадного батончика.

Мэгги теперь спала в старой комнате Дасти, а Лароуз перебрался на новую двухъярусную кровать. Она была красная, металлическая, с двуспальным нижним местом. «Как раз подходит, чтобы изредка оставлять кого-нибудь ночевать», — заметила Нола однажды. Когда она это сказала, Лароуз отвернулся. Он знал, что она имела в виду других детей из школы, в то время как его первая мысль была о родных сестрах и братьях. Как бы там ни было, иногда ночью к нему приходила спать Мэгги. Она выскальзывала из его комнаты еще до утра: ее мать следила, чтобы они не спали в одной кровати.

— Дуги больше тебя не тронет, — успокоила Мэгги Лароуза. — Давай посмотрю твое плечо.

Девочка взяла прикроватную лампу Лароуза и внимательно исследовала ранку.

— Болит? — спросила Мэгги, дотрагиваясь до нее.

— Нет уж.

— Уже нет, Лароуз. Надо говорить «уже нет».

Лароуз промолчал. Мэгги осмотрела его плечо с разных сторон.

— Думаю, выглядит круто, — решила она. — Похоже на татуировку. Я тоже хочу такую.

Она подошла к рюкзаку Лароуза и достала пенал. На комоде лежала точилка. Мэгги взяла ее и тщательно заострила один из карандашей.

— Ну теперь ты должен вонзить его в меня, как это сделал Веддар. В то же самое место. Как будто мы обручились или что-то в этом роде.

Лароузу было без малого шесть.

— Мне еще нет шести, — проговорил он.

— Возраст не имеет значения.

— Я имею в виду, что мне страшно его в тебя втыкать.

— Ты хочешь сказать, что расплачешься?

Мэгги метнула в него резкий изучающий взгляд.

Лароуз кивнул.

— Ладно, смотри.

Мэгги схватила острый, как шило, карандаш, словно это был нож для колки льда. Она вгляделась в ранку Лароуза, облизала губы и нанесла себе небольшую отметину в то же место, что у него. Затем подняла руку и вонзила карандаш себе в плечо. Кончик обломился. Она отбросила карандаш в дальний угол комнаты и упала на кровать, суча ногами, держась за руку и кусая подушку, чтобы не закричать.

Через некоторое время девочка села. На руке показалась кровь, но застрявший графитовый кончик мешал ей течь, и ее было немного.

— Это больней, чем я думала, — призналась она, глядя на Лароуза широко раскрытыми глазами. — Теперь я рада, что Веддар едва не умер.

— Как так?

— Дуги подавился шоколадным батончиком, который я сунула ему в рот. Тот попал не в то горло. Засранец посинел, как мертвец. Может, он и был им, пока мистер Оберджерк не поднял Веддара за ноги и не встряхнул так, что его вытошнило. Ты ведь все это видел, правда?

Лароуз кивнул.

— Теперь ты знаешь, как выглядит месть.

Мэгги была склонна говорить подобные вещи, и не только из-за чтения отброшенных матерью готических романов. Питера беспокоило, когда она спрашивала — а она все еще спрашивала, — что именно случилось с Дасти. Конкретно ее интересовало его тело. Остались ли от него одни кости? Или он превратился в желе? Стал ли он пылью? Воздухом? Попадал ли он в ее легкие, когда она дышала? Не съела ли она что-нибудь, выросшее из его волос? Во всем ли вокруг присутствуют его молекулы?

— И почему ты все еще держишь в доме ружья? — однажды спросила она отца. — Я их ненавижу. Тебе нужно от них избавиться. Лично я никогда не притронусь ни к одному из них.

Это, по крайней мере, имело смысл.

Питер испытал особенно сильное беспокойство, когда дочь взяла в библиотеке книгу под названием «Порождения тьмы». Оно прошло после того, как Мэгги сдала книгу, но вернулось, когда библиотекарша позвонила и пожаловалась, что книга изрезана. Он волновался из-за того, что Мэгги ищет змей у поленницы, а потом позволяет им обвиваться вокруг ее рук, что она делает из пауков домашних питомцев, а затем спокойно давит их ногами. А однажды, желая посмотреть, что происходит внутри, она разбила у соседа высиживаемое наседкой яйцо, прежде чем цыпленок успел вылупиться. Потом она принесла мертвого цыпленка домой и похоронила, но выкапывала каждый день, чтобы увидеть, как мир его переваривает. Бывали дни, когда пес игнорировал Мэгги, даже отходил от нее подальше, словно не доверял ей. Все это беспокоило Питера.

Нолу, однако, скорей радовало, что ее дочь стремится разорвать пластиковую пленку, разделяющую две вселенные. Она считала, что жить в обеих довольно естественно. Способность видеть один мир из другого — например, мир живых из мира мертвых — доставляла, по ее мнению, определенное удобство. Обычно она успокаивалась, представляя себя в гробу. Нола любила воображать варианты того, как станет в нем выглядеть. Еще в средней школе она мысленно подбирала себе идеальный наряд для этого случая. Джинсы, блузка навыпуск, забавные носки, туфли, цепочка с сердечком, волосы зачесаны наверх или распущены по плечам. Конечно, когда она умрет, на ней не будет этой немодной одежды. А впрочем, кто знает… Вот досада! Когда все ступеньки, ведущие к смерти Нолы, оказались пройдены, ее тревога исчезла. С другой стороны, иногда накатывала щемящая тоска, когда она представляла себе, что все продолжат жить по-прежнему, только без нее. Вместе с тем все это вызывало в ней чувство вины. Она редко позволяла себе расслабляться, наподобие того случая, когда съела целиком несвежий торт и заснула от переизбытка сладкого.

После того как она съела торт в этот раз, все стихло. Стоял поздний безмятежный вечер. Огни в доме погасли, и Питер укутал ее мягким шерстяным одеялом. В темноте она завернулась в него еще плотнее. Она была запелената, укрыта, защищена от самой себя — как в эксклюзивной частной психиатрической больнице, рассчитанной исключительно на уход за одним человеком по имени Нола. Она засыпала. Ее беспокоила лишь одна ноющая мысль: утром придется начать все сначала. Жизнь попискивала в голове, как залетевший туда комар. Тогда она прихлопнула его, и волна спокойствия опустила ее на землю.