– А почему ты прячешь глаза? Когда ты разговариваешь, разве тебе не хочется посмотреть в глаза собеседнику?

– Хочется, – кивнула она, но глаз не подняла.

– Так в чем же дело?

– Нам так приказано.

– Какая нелепость!

– Если мы нарушим это правило, то будем жестоко наказаны.

Он что-то сказал скороговоркой. Что именно, Шура не поняла. Возможно, какое-нибудь ругательство на местном наречии.

Перед уездом Арним Бальк, видимо, сам читал «Трех мушкетеров». Рассматривая иллюстрации и невольно сравнивая их с рисунками из русского издания, Шура нашла заложенную между страниц закладку. Это был театральный билет городского театра на спектакль «Фауст» Гете. Почему он хотел, чтобы и она прочитала эту книгу?

Иллюстрации немецкого издания несколько отличались от тех, которые она помнила по книге, которую брала в школьной библиотеке. Фигуры и лица мушкетеров и дам в русской книге были более утонченными, а позы более изящными. Здесь же и д’Артаньян, и его верные товарищи, и госпожа Бонасье выглядели как-то слишком обыденно и даже грубо. Должно быть, это различие можно было объяснить той разницей, с которой русские и немцы воспринимали французов и их общую историю. Немцы и французы часто воевали. И в этой войне, которая теперь перекинулась и на Россию, и на Африку, и на Тихий океан, немцы больше всего гордились быстрой победой над французской армией. В истории России тоже была война с Францией. Поход Наполеона, сожжение Москвы. Но такой ненависти к французам не осталось.

Многие французы из числа военнопленных работали на заводах и в различных мастерских Баденвейлера. Даже в санатории на термальных источниках, куда прежде имели допуск только немцы, работала теперь группа французских военнопленных. Выглядели они значительно лучше, чем русские, которых немцы держали в другом бараке, на краю города, у реки, где всегда дули ветра и было холодно, сыро. Барак не был приспособлен для проживания в нем зимой, не имел печей. Как там теперь, в декабрьские холода, выживали военнопленные, Шура не представляла.

Декабрь на юго-западе Германии был конечно же не таким холодным, как в России. В Прудках, в ее родной деревеньке на границе Смоленской и Московской областей, сейчас, наверное, все завалено снегами. И морозы стоят под тридцать, так что ночами слышно, как на пруду лопается лед. Снегом укрыты поля, опушки, луга, и лес вдали, за белым сияющим полем можно разглядеть не всегда. Случаются дни или утра, когда лес покрывается таким пушистым инеем, и тогда он теряется в пространстве и горизонт словно раздвигается, уступая такому простору, от которого захватывает дух. Как будто Прудки – это центр вселенной, а остальной мир далеко-далеко.

Странно, она читала книгу по-немецки, в ней рассказывалось о юге Франции и Париже и написана она была французом, а перед глазами стояла заснеженная родина и заиндевелая дверь в землянку. Писатель рассказывал увлекательную и веселую историю о приключениях своего героя, но на душе было невесело.

И все же Шура настолько увлеклась чтением, что не заметила, как погода за окнами изменилась. Облака ушли за холмы, поросшие хвойными и буковыми лесами, выглянуло солнце. Снег тут же начал исчезать. В России так бывает в октябре, когда землю засыпает первой желтоватой, будто пропитанной молоком, крупой.

Шура стояла у окна и смотрела на дальние горы, когда на пустынной улице появился человек, одетый так, как одевались французские военнопленные. Шура сразу узнала его. Это был парикмахер, с недавних пор работавший в парикмахерской в конце их улицы. Немцы проводили мобилизацию за мобилизацией, выгребали из городка всех мужчин призывного возраста, кто мог носить военную форму и держать в руках оружие. На фабриках и в мастерских за станками места немцев занимали бельгийцы, поляки, французы, русские. В последнее время прибывали вольнонаемные рабочие из Швейцарии. Правда, условия их работы и пребывания здесь были совершенно иными. Швейцарцы жили так же, как и немцы. Кое-какие послабления власти вынуждены были ввести и для остовцев. Уже можно было более свободно ходить по улицам города. В выходные дни разрешалось посещать кинотеатр, гулять по роще. Можно было на день наняться на работу к бауэрам, чтобы в оплату получить побольше еды. В ост-лагере кормили по-прежнему впроголодь. Французские и бельгийские военнопленные получали продуктовые посылки из Международного Красного Креста. И некоторые продукты у них можно было купить гораздо дешевле, чем по продуктовым карточкам в здешних магазинах.

Парикмахер подбежал к почтовому ящику и что-то торопливо сунул в него. Почту так не разносят, сразу заметила Шура. Она решила дождаться темноты и достать из ящика то, что бросил туда парикмахер-француз. Чуть позже появился почтальон. Он поставил возле фонарного столба свой велосипед и опустил в почтовый ящик газету. Это был очередной номер «Фелькишер беобахтер». Фрау Бальк не состояла в нацистской партии, но партийную газету выписывала уже многие годы. В подвале лежали целые кипы, перевязанные шпагатом.

Когда стемнело, Шура взяла ключ, потихоньку открыла дверь и выбежала на улицу. Шел холодный дождь. Снова из-за гор насунулись тучи. Вот и хорошо, подумала Шура, самолеты в такую погоду не прилетят. Она быстро открыла почтовый ящик, нашарила там газету и какой-то листок. Газета пахла типографской краской. Листок же был исписан карандашом. По-немецки.

Газету Шура положила на стол в гостиной рядом со вчерашним номером и позавчерашним. Фрау Бальк жила на ферме уже несколько дней, и когда вернется, неизвестно. Шура складывала почту на полочке под зеркалом. Такой порядок завела фрау Бальк, и Шура неукоснительно следовала ему.

Она развернула листок и прочитала:

«Руководители трех великих держав США, Великобритании и СССР в Тегеране на конференции союзных государств антигитлеровской коалиции рассмотрели ряд военных вопросов, касающихся высадки армий союзников во Франции. На конференции была также принята ДЕКЛАРАЦИЯ об ответственности гитлеровцев за совершенные зверства.

Немцы, которые принимали участие в массовых расстрелах итальянских офицеров и норвежских заложников или критских крестьян, или же те, которые принимали участие в истреблении населения на территории Советского Союза, которое сейчас защищается от врага, должны знать, что они будут отправлены обратно в места их преступлений и будут судимы на месте народами, над которыми они совершали насилие. Пусть те, кто еще не обагрил свои руки кровью, учтут это, чтобы не оказаться в числе виновных, ибо три союзные державы наверняка найдут их даже на краю света и передадут их в руки их обвинителей с тем, чтобы могло совершиться правосудие».

Рузвельт. Сталин. Черчилль.

1943 год.

Сердце у Шуры забилось так, что она едва не вскрикнула.

Вот почему в последнее время немцы смягчили режим для военнопленных. Даже русским разрешили появляться в городе. И прекратили кричать в сторону рабочих, которые строем по утрам идут в сторону фабрики: «Russland kaput!»

Несмотря на послабления, в город Шура старалась одна, без фрау Бальк, не ходить. Она боялась не столько полицейских, которые всегда с подозрением осматривали «остовцев», останавливали любого, кто казался подозрительным, спрашивали, куда он идет и откуда, требовали назвать имя хозяина и прочее. Но хуже полицейских были мальчишки. Они бегали по улицам ватагами по пять-шесть человек. Иногда катались на велосипедах. Эти маленькие наци с фашистскими значками на штормовках и куртках могли остановить, потребовать того же, что и полицейские. Но они, изо всех сил подражая взрослым, были наглее и бесцеремоннее. Они окружали свою жертву, обыскивали, выворачивали карманы и выбрасывали прямо на мостовую все содержимое. Иногда исподтишка щипали, били ногами по щиколоткам и икрам, так что человек падал. И это вызывало у них смех и ликование. Им тоже нужна была победа. А потом могли отвести в полицейский участок. Однажды возле магазина они остановили Шуру. Из полицейского участка ее вызволяла фрау Бальк. Дома, когда за ними закрылась массивная дверь и никто с улицы их уже не мог услышать, фрау Бальк сказала бесцветным усталым голосом: