Франция обещала Совету Безопасности, что ее цели в Руанде будут «естественно исключать любое вмешательство в развитие баланса военных сил между сторонами, вовлеченными в конфликт». Но за первую неделю после прибытия французские войска оккупировали почти четверть страны, вихрем пронесшись по всему юго-западу Руанды, чтобы противостоять РПФ. В этот момент Франция внезапно по-новому истолковала свое «гуманитарное» предприятие и объявила о намерении превратить всю завоеванную территорию в «безопасную зону». РПФ был не одинок, задаваясь вопросом: безопасную — для кого? Бывший президент Франции, Валери Жискар д'Эстен, обвинил французское командование в том, что оно «защищает кое-кого из тех, кто осуществлял эти массовые убийства».

РПФ не стал тратить много времени на споры. Он предпринял генеральное наступление, чтобы ограничить «бирюзовую зону». И 2 июля его войска захватили Бутаре, а 4 июля взяли Кигали, порушив прежние планы «Власти хуту» отметить этот день панихидой по президенту Хабьяримане и празднованием полного искоренения тутси в столице.

* * *

Операции «Бирюза» со временем стали приписывать заслугу в спасении как минимум 10 тысяч тутси в Западной Руанде, но тысячи других тутси продолжали гибнуть в оккупированной французами зоне. БРИГАДЫ «ВЛАСТИ ХУТУ» ДРАПИРОВАЛИ СВОИ МАШИНЫ ФРАНЦУЗСКИМИ ФЛАГАМИ, ЧТОБЫ ВЫМАНИТЬ ТУТСИ ИЗ УКРЫТИЙ НА ВЕРНУЮ СМЕРТЬ; и даже когда настоящие французские солдаты находили выживших, они нередко велели им дождаться транспорта, а потом уходили и по возвращении обнаруживали, что те, кого они «спасли», превратились в трупы. С самого момента прибытия французские войска, куда бы ни направлялись, всюду поддерживали и охраняли тех самых местных политических лидеров, которые руководили геноцидом. В то время как Соединенные Штаты так и не справились с доставкой БТР, обещанных африканским добровольцам МООНПР, французы прибыли в Заир, полностью готовые к сражениям, с потрясающим арсеналом артиллерии и оружия, с воздушным флотом из 20 военных самолетов, которые тут же стали самой внушительной воздушной силой в Центральной Африке. И так же открыто, как принимали военный режим «Власти хуту» и его ополчение в качестве законной власти государства, взятого в осаду мятежниками, они открыто считали РПФ врагом — по крайней мере, до падения Бутаре. После этого французы поубавили тон. Они не то чтобы спасовали, но издевательская враждебность, с которой «бирюзовые» пресс-атташе говорили о мятежниках, внезапно уступила место чему-то вроде неохотного уважения, и пошли слухи, что РПФ записал на свой счет прямую военную победу над Францией. Несколько лет спустя я спросил генерал-майора Поля Кагаме, который привел РПФ к победе, была ли в этой легенде какая-то истина.

— Что-то вроде того, — ответил мне Кагаме. — Это случилось во время нашего приближения к Бутаре. Я получил от генерала Даллера из МООНПР сообщение о том, что мы не должны входить в Бутаре. Они пытались намекнуть, что без боя не обойдется.

Кагаме ответил Даллеру, что «не может мириться с такой провокацией и таким высокомерием со стороны Франции».

— Потом, — вспоминал он, — я отдал войскам приказ сменить направление и двигаться на Бутаре. До места добрались вечером. Я приказал просто окружить город и остановиться. Я не хотел, чтобы люди ночью впутывались в бой. Когда наши войска вошли в город, они обнаружили, что французы тайно передвинулись в Гиконгоро (к западу). Но потом они через посредничество Даллера попросили разрешения вернуться за католическими монахинями и сиротами, которых хотели забрать. Я уладил этот вопрос. Французы вернулись, но не знали, что мы уже взяли под контроль дорогу от Гиконгоро до Бутаре. Мы устроили длинную засаду, расставив почти две роты вдоль дороги.

Французский конвой состоял из примерно 25 автомобилей, и когда он выехал из Бутаре, войска Кагаме захлопнули ловушку и приказали французам предоставить каждый автомобиль для досмотра.

— Наш интерес состоял в том, чтобы убедиться, что ни один из тех, кого они вывозили, не был солдатом РВС или ополченцем. Французы отказались. Их джипы были снабжены пулеметами, и они навели стволы на наших солдат в знак враждебности. Когда солдаты в засаде поняли, что намечается столкновение, они вышли из укрытия, и несколько парней, у которых были заряженные гранатометы, навели их на джипы. Когда французы это увидели, всем им было приказано направить стволы вверх. И они повиновались. Они позволили нашим солдатам провести осмотр.

В одном из последних автомобилей, сказал Кагаме, были обнаружены два солдата армии правительства. Один попытался сбежать и был застрелен, и Кагаме добавил: «Возможно, застрелили и второго». При звуках выстрелов французские автомобили, которым было уже разрешено проехать вперед, развернулись на дороге и начали стрельбу издали, но перестрелка продолжалась меньше минуты.

Кагаме вспомнил другой инцидент, когда его люди взяли французов под стражу и напряженные переговоры пришлось вести через генерала Даллера.

— В том случае, — сказал Кагаме, — они угрожали вызвать вертолеты и бомбить наши войска и позиции. Я сказал им, что, мне кажется, этот вопрос следует обсудить и разрешить мирным путем, но, если они хотят драться, для меня это не проблема.

Под конец, сказал он, французы стали выпрашивать своих людей назад, и он отпустил их. Кагаме, который вырос в Уганде как руандийский беженец и говорил по-английски, рассказал мне, что не мог понять, почему Франция поддерживает génocidaires (так даже англоговорящие руандийцы называют приверженцев «Власти хуту»), и презрительно фыркал по поводу страхов французов перед «англоязычным завоеванием» Руанды.

— ЕСЛИ ОНИ ХОТЕЛИ, ЧТОБЫ ЛЮДИ В РУАНДЕ ГОВОРИЛИ ПО-ФРАНЦУЗСКИ, ИМ НЕ СЛЕДОВАЛО ПОМОГАТЬ УБИВАТЬ ЗДЕСЬ ЛЮДЕЙ, КОТОРЫЕ ГОВОРИЛИ ПО-ФРАНЦУЗСКИ.

Чувства Кагаме к МООНПР отличались бо́льшим числом нюансов. Он говорил, что ценит человеческие качества генерала Даллера, но не «каску, которую он носит», и что он так прямо и сказал об этом Даллеру.

— МООНПР была здесь с оружием — у них были БТР, танки, всевозможное вооружение, — и людей убивали, а они наблюдали. Я говорил ему, что я никогда бы такого не позволил. Я говорил ему: «В такой ситуации я выбрал бы, на какую сторону встать. Даже если бы я служил в ООН, я принял бы сторону защиты людей». Помню, я сказал ему, что это, в общем-то, бесчестие для генерала — оказаться в ситуации, когда беззащитных людей убивают, а он подготовлен — у него есть солдаты, у него есть оружие, — но он не может их защитить.

Сам Даллер, похоже, был согласен с Кагаме. Через два с половиной года после геноцида он говорил: «Тот день, когда я сниму форму, будет днем, когда я откликнусь на зов моей души, на травмы — в особенности травмы миллионов руандийцев». Даже у некоторых французских солдат, участвовавших в операции «Бирюза», душа была не на месте. «Нас обманули, — рассказывал сержант-майор Терри Прюньо репортеру в месте сбора для выживших тутси, искалеченных и покрытых шрамами от мачете, в начале июля 1994 г. — Это не то, во что нас заставили поверить. Нам говорили, что тутси убивают хуту. Мы думали, что хуту — хорошие ребята и жертвы». Но, если не считать душевного дискомфорта отдельных личностей, ГЛАВНЫМ ДОСТИЖЕНИЕМ ОПЕРАЦИИ «БИРЮЗА» ЯВИЛОСЬ ТО, ЧТО ОНА ПОЗВОЛИЛА ИЗБИЕНИЮ ТУТСИ ПРОДЛИТЬСЯ ЛИШНИЙ МЕСЯЦ И ОБЕСПЕЧИЛА БЕЗОПАСНЫЙ ПРОХОД ДЛЯ ТЕХ, КТО КОМАНДОВАЛ ГЕНОЦИДОМ, ЧТОБЫ ОНИ ВМЕСТЕ С МАССОЙ СВОЕГО ОРУЖИЯ УШЛИ В ЗАИР.