— Да-да, мне будет недоставать его, — меланхолично признался Иеремия. — Досадно все-таки, что отныне мне предстоит жить в таком отдалении.

Трелони, опустошив бокал, поставил его на стол.

— Вообще-то сегодня с утра я пытался разыскать вас, святой отец, — помедлив, произнес судья. — Речь идет о ребенке Форбса. Он захворал. Сегодня рано утром ко мне явился слуга из дома Форбсов и стал расспрашивать, как найти нас.

— Кто его мог послать? Не старик же Форбс! — удивленно размышлял Иеремия.

— Нет-нет, идея принадлежала Сэмюелу. Не думаю, что старика вообще посвятили в это. Но, похоже, с ребенком действительно неладно, если Сэмюел не побоялся действовать через голову родителя.

— Тогда я немедленно должен ехать к Форбсам, — решил Иеремия.

Трелони пристально посмотрел на своего друга.

— Откровенно говоря, я бы вам этого не советовал. Айзек Форбс — пуританин до мозга костей, еще старой закалки. Он ни во что не ставит не только короля и англиканскую церковь, но и ненавидит все, что хотя бы отдаленно связано с папизмом. И стоит ему только узнать, что вы иезуит, он не замедлит сообщить об этом кому следует.

— Если ребенок действительно серьезно захворал, я обязан хотя бы попытаться помочь ему, — возразил Иеремия.

— Никто не обязывает вас так рисковать. Во всяком случае, Форбсы вполне могут найти и другого лекаря.

— Милорд, когда меня просят о помощи, я не колеблюсь.

— Святой отец, простите за дерзость, но вы поступаете чрезвычайно легкомысленно!

— Обещаю вам вести себя осмотрительно, сэр.

— В таком случае желаю вам удачи, — воздев очи горе, пробормотал судья. — И дайте мне знать, в случае если возникнут сложности.

Высокие двери со скрипом распахнулись, едва стихло эхо от стука отца Иеремии. Лакей в красной ливрее с непроницаемым лицом выслушал о цели прихода и без слов посторонился, давая гостю войти. Иеремия последовал за слугой в зал для приемов, где стал дожидаться хозяев. Не прошло и минуты, как по дубовым ступеням застучали торопливые шаги, и вскоре перед Иеремией предстал собственной персоной Сэмюел Форбс. Отец мальчика облегченно улыбнулся.

— Доктор Фоконе, как хорошо, что вы пришли. Мой сын очень плох, и я боюсь за него.

— Когда он заболел, сэр?

— Сегодня третий день. У него понос и рвота.

Разговор этот состоялся по пути в детскую, где стояла колыбель. Темперанция, мать мальчика, печально сидела рядом, отрешенно глядя на ребенка.

Иеремия, приветливо поздоровавшись, склонился над ним. Лоб не был горячим, значит, обошлось без лихорадки.

— Мадам, прошу вас распеленать ребенка, чтобы я смог осмотреть его, — обратился иезуит к матери.

Безмолвно кивнув, она взяла ребенка на руки и развязала шнурок. Освободившись из брони туго затянутых пеленок, ребенок беспокойно задвигался. Иеремия пристально осмотрел его. Ему сразу бросилось в глаза, что мальчик выглядел похудевшим в сравнении с прошлым разом, когда он впервые увидел его. Прежде круглое личико вытянулось, на тельце проступили косточки, вот только живот показался Иеремии несколько раздутым. Не мог грудной ребенок ни с того ни с сего так отощать. В особенности если принять во внимание, что и до болезни он не был столь уж упитанным.

— Сегодня его уже рвало? — осведомился Иеремия, осторожно ощупывая живот малыша.

— Да, перед самым вашим приходом, — сдавленным голосом произнесла Темперанция.

Иеремия нагнулся к лицу ребенка — дыхание отдавало кислым.

— Как я понял из ваших слов, у него понос?

— Да, — подтвердила мать. — Одной водой и слизью.

Внезапно со стороны дверей в детскую послышались неровные шаги, сопровождаемые постукиванием палки.

— Что здесь такое творится? — недружелюбно вопросил уже знакомый Иеремии старческий голос. — Что понадобилось этому треклятому роялисту от моего внука?

Все присутствующие повернулись к застывшему в дверях Айзеку Форбсу.

— Это я его пригласил, отец, — ответил Сэмюел Форбс. — Так как доктор Томпсон не может предложить ничего иного, как делать и без того ослабшему ребенку бесконечные кровопускания, я решил обратиться к доктору Фоконе. Во всяком случае, судью Трелони он излечил, и это после того как прежний лекарь сэра Орландо не в силах был что-либо сделать.

Старик с недовольной миной приблизился. Вежливо поклонившись, Иеремия обратился к нему:

— Как я вижу, вы оправились от приступа подагры, сэр. Надеюсь, ваше состояние и впредь улучшится, и скоро вы обойдетесь без трости.

Наверняка его слуги только и мечтают об этом, подумал Иеремия, который прекрасно помнил, как в прошлый раз лакеи шарахались при одном виде трости в руке старика.

— С какой стати я должен доверять вам жизнь и здоровье моего единственного внука? — проворчал Айзек Форбс, не ответив на приветствие.

— Вашему внуку дела нет до распрей взрослых. Он несмышленое дитя. И я готов ему помочь, если позволите.

Старик озабоченно посмотрел на своего отпрыска.

— Как он?

— Неважно, ребенок серьезно болен, но его состояние отнюдь не безнадежно, — ответил Иеремия, намеренно избегая категоричности суждений.

— Отчего он разболелся?

— Пока что не могу вам этого сказать.

— Его могли отравить?

Иеремия изумленно уставился на старика Форбса.

— У вас есть основания предполагать подобное?

— Знаете, доктор, в моем положении следует предполагать все, что угодно. Так ответьте же мне — могли его отравить?

— Не стал бы исключать и этого.

— Хорошо. Считайте, что вы получили от меня разрешение лечить внука. Только помните — если вы ему навредите, вы горько пожалеете об этом. Я выставлю надежного человека у дверей сюда, чтобы к ребенку не приближался никто из посторонних. И если вам что-нибудь понадобится, милости прошу обращаться к нему.

Когда Иеремия смотрел вслед старику, ковылявшему прочь из детской, его кольнуло недоброе предчувствие. Он-то хорошо понимал, что в первую очередь слуга Форбса будет следить за ним самим. И оставалось лишь уповать на милость Божью, чтобы все было хорошо, и ребенок благополучно оправился от болезни.

Первым делом следовало воспрепятствовать обезвоживанию организма и как следует напоить малыша. Иезуит попросил слугу, с важным видом застывшего у дверей, послать лакея к аптекарю и раздобыть у него сушеной ромашки и тмина. Из них Иеремия приготовил отвар и напоил им ребенка, чтобы восстановить нарушенное пищеварение.

Сидя у кроватки и вслушиваясь в дыхание ребенка, он вспоминал слова Айзека Форбса. Неужели старик прав и кто-то хотел отравить ребенка? Но кто? Кто мог покушаться на жизнь ни в чем не повинного создания? Кто-нибудь из посыльных? Но какова могла быть причина?