— Честное слово, Видохин, мне жалко вас огорчать, — пробормотала она. — Верните личину.

— Видохин, ты ошибаешься, — сказал Буян. — Это обыкновенное волшебство, дух золота тут вовсе не причем.

Старик лишь зыркнул в сторону и тотчас же обратил полный восторженного умиления взгляд к Золотинке:

— Пигалики купили дух золота? За сколько? Я дам больше!

Это было уже сущее безумие: богатства пигаликов вошли в поговорку и нужно было совсем потерять голову, чтобы возыметь намерение перехватить у них товар.

— Видохин, вы ошибаетесь, — сухо повторил Буян.

— Они уроют тебя в землю, — понизив голос до страстного шепота, продолжал свое старик. — Принесут тебя в жертву, чтобы восстановить истощенные выработки.

— Гнусная ложь! Наговор! — возмутился Буян. — Пигалики никогда не знали человеческих жертвоприношений, мы не орошаем горные выработки кровью невинных младенцев, как твердит невежественная молва! Стыдитесь, Видохин, вы честный ученый!

Видохин оставался невменяем, для доводов разума недоступен и едва ли слышал. Оставив надежду вразумить старика, Золотинка без лишних слов потянула на себя куколь. Кажется, это был единственный способ добиться толку — не вступать с Видохиным в объяснения. Она пристроила личину на место, одела куколь и тем вернула себе отчасти душевное равновесие.

— Значит, договорились, Буян, буду ждать известий.

В ответ он протянул ей простенькое оловянное колечко:

— Держите при себе, это почтовая метка. То есть по этому колечку наши письма сами найдут вас и опознают.

— Спасибо, — молвила Золотинка.

Стоя между собеседниками на коленях, Видохин испытывал муки ревнивца, на глазах которого любовники изъясняются на понятном только двоим языке. Он забыл встать, хотя исковерканные подагрой колени болезненно ныли. С невольным бессердечием Буян и Золотинка не замечали старика, переговариваясь через его голову.

— Надо торопиться, я ухожу, — сказала Золотинка, — больше меня здесь ничто не держит.

— Чем скорее вы покинете Каменец, тем лучше, это недоброе место и опасное.

Видохин глухо застонал.

— Письменный договор… Мы остались без договора, — спохватилась Золотинка.

Несколько замявшись, — он не избежал сомнения — Буян с подкупающей искренностью объяснил:

— Если вы не появитесь по нашему зову, отсутствие письменного соглашения будет некоторым оправданием.

— А вы? — быстро спросила Золотинка.

— Надо думать, ничего более тяжкого, чем служебное расследование мне в этом случае не грозит. Я думаю, во всяком случае.

— Но все же лучше договор, — сказала она.

— Нет уж, — отступил Буян, открещиваясь и руками. — Не теряйте времени!

— Спасибо, Буян, — снова сказала Золотинка.

— За что спасибо? — Глаза пигалика стали еще больше. С судорожным всхлипом он отвернулся, как ударенный.

Да и у Золотинки не хватало сил для рассудительной беседы, единственное спасение оставалось бежать. Кинувшись уже к повозкам, которые преграждали выход на площадь, она вспомнила крепко намотанный на руку Видохина хотенчик и запнулась. Видохин поднимался, с усилием опираясь руками о колено, искаженное лицо его, лицо твердого в безумстве человека, не оставляло Золотинке надежды — пойдет до конца. И она отказалась от мысли вернуться для объяснений, но убавила прыти, понимая, что как ни беги, от такой ищейки, как хотенчик, не скроешься. Явилось простое хотя и не безупречное во всех смыслах решение: вывести Видохина за собой из замка в глухую пустошь и отобрать у него рогульку — хитростью или силой безразлично. Она перестала спешить и, не оборачиваясь, различала за спиной измученное дыхание — старик догонял. Видохин, впрочем, по собственным соображениям избегал громких недоразумений и огласки, он только невразумительно причитал, пытаясь привлечь внимание божественного отрока. Золотинка не откликалась.

Свободную от повозок и лошадей середину двора между кострами и бочками захватила разнузданная толпа дикарей, потрясавших плетенными щитами. Они горланили и вопили, возбуждая в себе боевой дух, хотя и не ясно было, с кем собираются воевать, потому что скопища крепко упившихся ратников не способны были к сопротивлению. Золотинке удалось спуститься к воротам замка, избежав значительных столкновений с дикарями, которые походя замазали ее дегтем и сбили с ног, но не стали удерживать в неволе. Хуже пришлось Видохину. Путь его сквозь толпу полуголых людей был отмечен завихрениями взлетающих рук и грабель, хохотком и жестокосердными криками; старика приволочили и понесли в согласии с обозначившимся движением всей оравы к проезду на верхний двор.

Золотинка подождала Видохина возле цепных вертлюгов, чтобы не давать ему повод использовать у всех на виду хотенчика, и, когда разудалая гурьба исторгла несчастного из себя, больше не медля, ступила под темные своды ворот. Несколько основательно пьяных стражников не сделали ни малейшей попытки задержать беглянку, но дальше, впереди, где сквозил обрисованный сводом свет, на мосту, можно было видеть огромную собаку, которая неспешной трусцой возвращалась в замок…

Плотная черная шерсть создавала ощущение провала, при первом взгляде собака представлялась большущей черной дырой, кляксой на продольных досках моста… Золотинка внутренне съежилась, оглядываясь, где спрятаться. Но Зык уже зарычал и бросился скользящими прыжками вперед — Золотинка вжалась спиной в стену.

Пес резко остановился, расставив лапы, как при внезапной сшибке, на загривке вздыбилась шерсть. Золотинка вспомнила о кинжале, но не осмелилась взяться за рукоять — Зыку достаточно было скакнуть, чтобы хватить руку пополам прежде, чем Золотинка достанет оружие. Огромный, по грудь девушке зверь рычал, не сводя горящего, осознанного в своей злобе взгляда.

Обмирая, спиной в стену, она сделала все же крошечный шажок — Зык оглушительно рявкнул, железный звон лая отдался под сводами. Слышался пьяный смех — это потешались над испуганным шутом стражники.

Кое-какой народ, два-три человека, пробиравшихся по мосту, остерегаясь встревать в непонятную заваруху, напряженно всматривались и, похоже, не имели ни возможности, ни действительного желания оказать помощь. Спасение пришло с другой стороны.

— Кыш, негодная тварь! — раздался визгливый голос, который показался Золотинке слаще пения. — Оставь отрока, брысь! Пошел! — бесстрашно и безрассудно вопил Видохин, замахиваясь на сторожевого пса хотенчиком, как на какую шкодливую дворняжку. От беспримерной наглости старика Зык опешил — в толк не мог взять, что эта пляска значит. Но и Видохин в горячечно распахнутой шубе дрогнул… Огромное узкое тело поджалось, Зык напружился, жесткий, как перекрученные канаты, — Видохин в новом припадке раздражительной храбрости швырнул в голову псины короткой палкой.

Палкой этой был обмотанный хвостом хотенчик.

Видохин стоял подальше Золотинки, хвостатая палка шаркнула мимо нее в воздухе — Зык отпрянул. А палка, которая в действительности была хотенчиком, резко замедлившись на лету, словно в невидимых тенетах, немыслимо кувыркнулась и вильнула вспять — к Золотинке. Обманутый Зык щелкнул клыками, шарахнулся и, потрясенный до глубины собачьей души, прыжком перехватил убегающего хотенчика; при этом он наскочил всем телом на девушку, которая готовилась уж было броситься к мосту. Встречный удар не сбил ее с ног, но оглушил, Зык ерзнув по стене боком, грохнулся наземь.