Заметь это, мой юный друг. Пусть это запечатлеется в твоей памяти, как выжженное калёным железом клеймо. Никогда, никогда не принимай ничего как должное. Никогда не воображай, будто ты всё знаешь, и не переставай доискиваться и задаваться вопросами.

Итак, я ночным маршем веду армию вдоль побережья через перевал под названием Столп Иона, дабы сосредоточить её в городе Мириандре, отправном пункте для броска Сирийскими воротами через Аман. Оттуда мы обрушимся на Дария. Бушующая гроза позволяет нам продвигаться скрытно, но, с другой стороны, нам приходится устроить дневную стоянку, чтобы отдохнуть, а также подсушить натр оружие и амуницию. Я нахожусь именно там, где и хотел быть, на том самом месте, которого я стремился достичь. Полночь: колонна движется на подъём. Я нахожусь в авангарде, с царскими телохранителями, лучниками и агрианами. Все налегке, без какой-либо поклажи, кроме оружия и доспехов. Неожиданно с севера галопом мчатся два всадника. Один из них наш, пеонийский разведчик, которого я знаю, хотя помню не по имени, а лишь по прозвищу Терьер. Другой — местный паренёк из Трины, деревушки неподалёку от Исса.

Они видели войско Дария!

Оно находится у нас в тылу!

Как это возможно? В моём распоряжении имеются разведывательные донесения менее чем трёхдневной давности, многократно проверенные и подтверждённые. Везде говорится, что двухсоттысячное персидское войско стоит лагерем на равнине к востоку от гор. Мыслимо ли поверить, что столь огромная армия, занимающая ровное, широкое, столь удобное для кавалерийского боя поле (поле, наверняка выбранное персидскими военачальниками с учётом всех возможных преимуществ, включая и боевые возможности, и возможности снабжения), армия, отягощённая громадным обозом, вдруг ни с того ни с сего снимется с лагеря, дабы променять столь просторную арену на делающие почти невозможным любой манёвр теснины Киликии?

Однако всё произошло именно так.

Наперекор здравому смыслу и всем нашим ожиданиям войско Дария снялось с лагеря в Сохи, двинулось маршем на север, перебралось через Аман Львиным перевалом (тем самым, о существовании которого я даже не подозревал) и оказалось примерно там, где недавно находились мы. Таким образом, две многочисленные армии, разделённые всего-то ста пятьюдесятью стадиями, совершили, параллельно одна другой, переход через горы в противоположных направлениях, причём незаметно одна для другой.

Так или иначе, Дарий находится позади нас. Он нас отрезал. Или, можно сказать, это я отрезал нас собственным нетерпением и излишней поспешностью.

Худшее, однако, ожидало впереди. Уверенный, что Дарий находится с внутренней стороны Аманского кряжа, я оставил больных и раненых на побережье, в нашем ближнем лагере под Иссом, и теперь получалось, что противник доберётся до этого полевого лазарета примерно в то же самое время, когда наши главные силы приблизятся к Мириандру, в двухстах пятидесяти стадиях к югу. Причём место, где находился наш тыловой лагерь, было совершенно беззащитным, и Дарий с лёгкостью заполучил в руки наших несчастных товарищей. Участь их была ужасной.

Македонцев обмазали варом и подожгли, остальных изувечили. Персы отрезают пленным носы и уши, а также отрубают кисть правой руки: подобное варварство, неслыханное в Элладе, на востоке является обычным делом.

Горестное известие повергает меня в ярость и скорбь. Это моя вина! Моё недомыслие! Моя глупая самоуверенность!

Больные и раненые, изувеченные, но способные передвигаться самостоятельно, пускаются в бегство, вдогонку за нашей армией. Я посылаю на север тридцативёсельную галеру, которая не только подтверждает сообщения Терьера, но и подбирает дюжину наших беглецов. Ещё большее число добирается до нас в течение дня своим ходом, причём в состоянии столь бедственном, что оно не поддаётся описанию.

Эфиальта, брата Мелеагра, доставляют на повозке, оскоплённого и выпотрошенного. Свернув плащ, он уцелевшей рукой зажимает вспоротый живот, чтобы не позволить вывалиться внутренностям.

Мой дорогой товарищ Марсий находит среди увечных двух двоюродных братьев: один несёт другого, перекинув через плечо, хотя потеря крови из обрубка руки уже привела того к смерти. Несчастные калеки, поддерживая друг друга, истерзанные, окровавленные и оборванные, прибывают один за другим. Они страдают не только от боли, но и от стыда, оттого, что товарищи видят их в столь жалком виде.

Иные, правда, напротив, демонстрируют страшные увечья, дабы побудить друзей к отмщению.

И сколь бы ни было велико горе пострадавших, оно не сравнится со скорбью и яростью их соратников, разрывающих на себе одежды, взывая к Зевсу Мстителю. Добравшиеся до нас повествуют об участи иных, замученных врагами до смерти. Персы не пощадили никого и подвергли каждого мучениям, до которых способен додуматься лишь жестокий варварский ум. Обходя искалеченных, я натыкаюсь на Евгенида, Счетовода, нашего доблестного кавалерийского командира, на чьей свадьбе мы пировали в Диуме и чья невеста, Элиза, подарила мне танцевальные сандалии. Какое-то время он пытается сохранить самообладание, но потом падает к моим ногам и кричит:

— Александр! Как смогу я сделать сына воином, не имея руки? Как смогу я войти к жене, не имея лица?

Вид всех этих мук и страданий повергает меня в состояние, неведомое мне прежде. Воистину, пусть бы лучше всё это проделали со мной! Лучше мне самому испытать подобные муки, чем видеть истерзанными и обезображенными моих дорогих товарищей, чьё доверие ко мне оставило их беззащитными перед этим немыслимым кошмаром.

Но, увы, исправить уже ничего нельзя. Ни золото, ни почести, ни святая месть тем, кто совершил это надругательство, ни даже уничтожение самой Персии не вернёт этим людям красоты и здоровья, не сделает их такими, какими они были и какими перестали быть по моей вине. Ни у кого нет сомнения в том, что армия должна немедленно развернуться и дать бой. Те из увечных, кто ещё способен передвигаться, обступают меня, требуя оружия: каждый готов биться левой рукой, в надежде хоть как-то посчитаться с извергами. Я, однако, вынужден отказать. Из опасения, что эти озлобленные, отчаявшиеся люди уже утратили желание жить, а потому будут искать в бою только смерти и рваться вперёд с яростью, грозящей нарушением строя и боевого порядка.

За плечом я ощущаю своего даймона. Увы, я подвёл и его. Своей дерзостью. Самоуверенностью. Торопливостью.

Мой командный пункт в Мириандре находится над узким заливом в форме полумесяца. Местные жители — мужчины, женщины, даже дети — высыпали к берегу, чтобы помочь нашим увечным товарищам подняться к своим домам, которые они предложили несчастным в качестве прибежища. Многие, чтобы вынести воинов с пляжа, используют вместо носилок собственные постели. Я созерцаю это скорбное зрелище с косогора. Парменион стоит рядом со мной, Кратер и Пердикка спешно поднимаются наверх. Птолемей и Гефестион скачут ко мне верхом. Сотники, десятники, простые солдаты обступают меня, лица их искажены гневом и скорбью.