Глядя в потолок, он произносит: «А вот меня была такая история: мы как-то приехали на Верхнюю Волгу и стояли там у воды. Рыбаков среди нас, впрочем, было мало. Да какая там рыбалка — наливай да пей. Да и молодая кровь играла. Девки пригожие с нами были, как раз столько, чтобы одни гордились, а другие — завидовали.

Но мне там, конечно, ничего не светило.

Как-то встал я рано и решил поплыть на лодочке туда, где ловил рыбу отец нашего товарища. Когда я сталкивал лодку в воду, из палатки вышла жена другого нашего друга и попросила взять её с собой. Она была женщина видная, и мне нравилась. Но кто был я — и кто она? Много промеж нами лежало, как меч между Тристаном и Изольдой — не говоря уж о том, что она из богатых была. Но, даже понимая это, я всё нервничал, на неё глядя. Грёб так, что приплыли мы раньше, чем я думал.

Забрались мы по крутому склону на остров и переговорили со стариками. Есть такие старики, — молодым сто очков вперёд дадут. Они вполне ещё бодры, но уже познали толк в жизни. Они помнят строгие правила прежней жизни, их учили ещё по-старому.

Эти были как раз из таковских.

Над Волгой был туман, и пахло рыбацкими кострами.

А потом мы вернулись, я затащил лодку на берег и вынул вёсла. Мы вышли на поляну с палатками, и я понял, что как раз все наши друзья проснулись и высунули головы из палаток.

Смотрели на нас опухшие с утра люди, что не имели сил выползти из-под пологов. И вот тогда моя спутница подняла палец, назидательно так подняла и сказала, смотря мне прямо в глаза: „Уж лучше грешным быть, чем слыть“.

На этом всё и кончилось.

Был давний год, никто в нашей компании ещё не умер, и молодая кровь играла».

А потом он говорит: «Мы довольно хорошо умели дырки делать. Бурить то есть. По разному — и так, и наклонно, и горизонтально, и по-всякому. Бывало, конечно, по-разному — как-то в Средней Азии не рассчитали, буровая колонка изогнулась и выскочила с другой стороны холма. На следующий день мы её дёрнули, и нашли в головке остатки уздечки — это какой-то таджик привязал своего осла. Думал, видимо, что это столбик такой торчит.

Но потом много что было. В голодный год грех я на душу взял — шли с женой со станции, волокли сумки с едой. На месяц еды, нам да детям. А на нас гопники навалились, один на меня, другой у жены сумку рвёт. Жена-то визжит, как свинья, но сумку не отпускает: там ведь жизнь наша семейная. Ну, я изловчился и вытащил обрезок арматуры из-за пазухи. Огрел первого, а второй уж в раж вошёл, не смотрит по сторонам, и жену мою на снег валит. Ну и дал я ему со всей дури.

Отряхнулись мы и ушли. Кругом ночь, ветер воет.

А потом снова бурить стал — на нефть.

Одного олигарха, как тебя, видел. Молодой был, гладкий. Только не очень умный — он попутал, что перед кем говорить можно, и вот нам начал толкать речь о том, что после сорока лет человека ничему не научишь. Молодая кровь, бизнес-мышление, то-сё. А у нас-то самому молодому сорок два, и каждый станок, как жену, знает. Он на буровом станке, как на скрипке, играет. Тут ведь ещё надо угадать куда и как — в старые-то времена миллионы экономили.

Ну, пригнал к нам, сиволапым, американца. Молодой такой, гладкий — сорока, конечно, нет ему. Или им впрыскивают что-то такое, что у них вечные тридцать. Американец бодро нам так и говорит: будем наклонным бурением заниматься, я вас научу. Мы так в сторону смотрим, потому как что ему в глаза бесстыжие глядеть. Он получает в мильон раз больше, а наше дело простое: барину не перечь. Американец говорит: бурить будем так-то и так-то. Тут один из наших набрался смелости и говорит, что нельзя тут так бурить, разломаем всё к чертям. А у нас бешеные тыщи всё стоит, бур там алмазный и прочие дела.

— Нет, — отвечает, — делайте, как я сказал.

Ну, йопта, расхерачили колонку, как мы и думали.

Мы американцу и говорим: мы тебе говорили, а? Ну нельзя здесь бурить, говорили ведь?

А он отвечает, что уже всё новое заказал, и бурить будем здесь.

Пришло оборудование, стали бурить наново, ну и, ясен перец, снова всё расхерачили.

Мы опять американцу говорим: ну нельзя так, бешеные ж тыщи убытку.

Тут приехал олигарх, и мы ему: ну душа болит, хоть не наше, а твоё имущество, убери ты этого ирода.

А он, наоборот, даже загорелся: экого я правильного американца выписал — может постоять на своём. Вот она, молодая кровь, вот надежда страны. Так что третий раз мы колонку порвали уже у него на глазах, показательным образом.

И ничего. Обнялись они, сели в вертолёт и улетели, весьма довольные друг другом.

А через месяц мне на площадке кричат: „Слышь, Толя, а олигарха нашего за цугундер взяли“.

Ну и я, не сказать, что расстроился. Ежели он такое со своим делал, так уж про чужое я и думать не хочу. За прошлые времена я ему не считаю, тут уж каждый как может за свой харч бьётся, у кого какая арматурина припасена. Ведь на самом грех есть, молчит тут моя корова.

Но вот то наклонное бурение я ему не прощу — тут он был весь как на ладони.

Избави Бог нас от такого».

Наконец, он говорит: «А я бизнес начинал давно, в первых рядах. Варёнка-туалеты, потом как все — ваучеры-компьютеры. Да только это не бизнес вовсе — просто повезло мне с товарищем. А товарищ был мой из восточных немцев, учился здесь, да и по-русски хорошо говорил. И так мы с ним на пару хорошо развернулись, да вели себя тихо. Потому как — чем выше залезешь, тем больнее падать. В ту пору многие высоко залезли.

А потом порскнули по земле в разные стороны — будто тараканы по кухне, если свет включить.

Немец мой всего этого чурался, в бизнесе был за честность и, чуть что, рассказывал такую историю: он поехал отдыхать куда-то в Карибское море, где острова, как фрикадельки в супе. Туда не то что русский человек, не всякий европеец добирался. И вот плывёт он на пароме между какими-то бермудскими фрикадельками и вдруг слышит, что рядом с ним говорят по-русски. А говорят два неприятных человека, которые думают, будто их никто не понимает. Да и этот виду не подал, и правильно сделал, как оказалось.

Потому что он слышит, как эти двое толкуют, как бы им попроще завалить своего соотечественника, который тут, на островах прячется. Тут не поймёшь, что это было на самом деле — неловко переспрашивать.

Тогда люди только начали ударяться в бега. Кто с чужой женой, а кто с ценными бумагами. Был к тому же порог цены, ниже которой искать не будут. Да и за некоторых жён, подозреваю, приплачивали.

Вот у меня товарищ торговал нашими джинсами в ларьке, так рассказывал, что в соседнем сидела супружеская пара — он и она, спокойные такие люди, сын им иногда помогал. Сама честность и образец для подражания.

Так как-то в назначенный день пришла пора хозяину снимать выручку, он пришёл, а никого нет. И тряпок никаких нет, и денег, да и продавцы куда-то подевались. Хозяева с братками к ним домой — а там квартира месяц как продана. Только соседка, как потрясли её хорошенько, говорит, что всей семьёй эти деятели в Австралию уехали.