Я кивнул, но Николай Тарасович очевидно не заметил в моих глазах соответствующей готовности и назидательно добавил:

— Одному из колонтайской читальни заехали битой по шлему, черепная кость осталась цела, а шейные позвонки не выдержали…

Саша Сухарев в день дежурства подарил мне опасную бритву «Золинген».

— Если освоишь — противнику как минимум придется фотку на паспорт менять, потому что носа у него уже не будет, и заодно щек и ушей. — Сухарев светло, по-гагарински, улыбался. — По закону Российской Федерации не относится к холодному оружию, — пояснял он. — Для повседневного скрытого ношения вполне подходит… Нужна вещь, чтобы менты придраться не могли, — молоток там или отвертка подлиннее. Отверткой дубленку пробить — не фиг делать, а застукали менты — все путем, шкаф иду подруге собирать. В темноте отвертка опять-таки незаметная, быстрая, достал, тырц — и в печени дырка или там в горле. Надежная штука…

Происходил Сухарев из неблагополучной пролетарской семьи, и все шло к тому, что проведет он свои годы за решеткой. С шестого класса Сухарев был на учете в детской комнате милиции и не загремел на «малолетку» исключительно благодаря тому, что местный участковый приходился его матери каким-то дальним родственником.

Тюрьма настигла Сухарева после армии. Сел он на два года за хулиганство. По счастью, в колонии его пути пересеклись с читателем Павлом Егоровым.

Сухарев вышел на свободу, первый месяц беспутничал, но, словно по волшебству, образумился. Разумеется, его перевоспитала не тюремно-исправительная система. Егоров, освободившийся раньше, успел принять участие в невербинской битве и, когда обновленная широнинская читальня активно набирала новых членов, вспомнил о Сухареве, нашел его, и широнинцы обрели верного товарища.

В тот рекрутский набор начала девяносто седьмого года попали Гриша Вырин и уже покойный Вадик Провоторов…

Семья Вырина происходила из древнего рода староверов. Хоть последние два поколения не имели отношения к религии, Гриша оказался генетически предрасположен к жизни в закрытом обществе, к тайне и избранности.

Вырин оклемался в рекордно быстрые сроки. За неделю отек сошел, и Гриша снова смог двигаться, ожидая, когда срастутся трещины в позвонках. Врачи успокоили нас, сказав, что Гриша легко отделался и через месяц-полтора будет на ногах.

Я частенько навещал его в больнице. В одном из разговоров выяснилось, что в институтские годы Гриша состоял в кавээновской команде:

— Была такая песня Анны Герман «Надежда». Я сочинил переделку на тему олигархов… — еще слабым, но чистым голосом Вырин напел:

— Скрипнули протяжно тормоза

Возле дорогого магазина.

Грустные еврейские глаза

Дали мне совет из лимузина:

«Надо только выучиться лгать,

Надо стать отпетым пидарасом,

Чтоб порой от жизни получать

Рябчика под сладким ананасом», —

Гриша кисло усмехнулся: — Наш капитан забраковал — дескать, слишком грубо… Алексей, а вот ты взял бы эту переделку? Я имею в виду, когда капитаном был? — неожиданно, с какой-то болезненной надеждой спросил он.

Я бы эту песню тоже отверг, и не в «отпетых пидарасах» дело, хотя и в них тоже, особенно в роковом тандеме с еврейскими глазами, дающими неприличные советы. Но что стоили моя правда и двуличная мораль студенческих балаганов? Я помнил, как Вырин, не раздумывая, отдал мне свою защитную куртку, и знаю, что так же, не раздумывая, отдал бы жизнь за меня и за нашу читальню. Поэтому я сказал:

— Конечно, взял бы! Замечательная пародия. У вас в команде просто капитан был без чувства юмора.

— Спасибо, Алексей, — Вырин счастливо улыбнулся и пожал мне руку.

Денис Луцис был настоящим аксакалом громовского мира, читателем с десятилетним стажем. Крошечная самарская читальня, из которой он вышел, была по сути семейным подрядом. Обрусевшие прибалты Луцисы — родители Дениса и ближайшие родственники, общим числом одиннадцать человек — владели Книгой Памяти. Тихое благополучие оборвалось с похищением Книги и гибелью стариков. Родители и дядья Луциса пали в невербинской битве. Сам Денис, хоть и пережил схватку, сделался в одночасье круглым сиротой. Домой он решил не возвращаться. Оставшиеся в живых двоюродные сестры и тетка прибились к новой самарской библиотеке. Денис же сдружился с широнинцами. Тяжелая утрата не раздавила его. Он закончил исторический факультет университета и преподавал в автодорожном техникуме.

Человеком он был сложным, любое неловко сказанное слово больно ранило его. Причем Луцис обычно не подавал вида, предпочитая носить обиды в себе. Я быстро научился распознавать это состояние. Если Луцис вдруг становился болезненно педантичным, нарочито вежливым, а при разговоре поглядывал несколько в сторону, было ясно — Денис чем-то до глубины души оскорблен. Впрочем, стоило лишь спросить, что произошло, как он сразу открывался и со скрупулезной горечью сообщал, что же собственно его задело. К примеру, Луцис встречался со Светланой Возгляковой, но непонятно почему делал из этого страшную тайну, хотя все знали об их отношениях. Тем не менее шуток на эту тему он категорически не принимал. К счастью, Луцис был отходчив, после извинения мгновенно оттаивал.

Как и Марат Андреевич, Луцис иногда делился со мной своим книжным опытом:

— Года четыре назад я понял, что при желании смогу воспроизвести повесть в уме без помощи Книги. Я попытался это сделать, пустил в голове такую бегущую строку. Ничего не получилось. Я думал, что слова перепутал, сверился с Книгой — и все оказалось правильно. Стало быть, возникшие в голове слова без своего графического эквивалента не действовали. Я пробовал текст вслух проговаривать. Ведь на групповых сеансах конкретно читает только один человек, а на остальных Книга воздействует звуком. Снова провал. Без самой Книги звук не работает…

Благодаря Луцису я в скором времени смог ориентироваться в именах и перипетиях громовского мира. Общались мы по-приятельски, без намеков на субординацию читатель — библиотекарь.

Глядя на Луциса, я совершенно не понимал, почему Маргарита Тихоновна остановила свой выбор на мне как на преемнике дяди Максима. Решительный, опытный, храбрый, с юных лет причастный к тайне Книг, Луцис был бы самой достойной сменой. Сам же Денис говорил, что не годится для руководящей должности, и по мере сил и времени опекал меня.

Вообще, с первых дней широнинцы делали все возможное, чтобы скрасить мое заточение, обустроить быт. Сестры Возгляковы переклеили в квартире обои, покрасили оконные рамы и двери, Федор Оглоблин переложил в ванной и на кухне плитку, заменил всю сантехнику, поставил новые колонку, плиту и начал стеклить балкон. Так что я не врал, когда сообщал родителям: ремонт идет полным ходом, и денег на все хватает.

Временное затишье оборвалось 27 июня. Во второй половине дня раздался телефонный звонок. Я безмятежно поднял трубку, почему-то уверенный, что звонит отец, и даже приготовился выдать ему очередную порцию: «Ремонт продвигается, город хороший, люди приветливые, цены на продукты низкие».