Моя золотая рыбка и я, мы оба плаваем рядом.

Котлета кажется выкопанной из кошачьего туалета.

Чтобы успокоить эту девушку, чтобы заставить ее слушать, я рассказываю ей историю о моей рыбке. Это рыбка номер шестьсот сорок один за всю мою жизнь. Родители купили мне первую рыбку, чтобы научить меня любить и заботиться о каком-то другом живом и дышащем создании Господа. Шестьсот сорок рыбок спустя я знаю лишь одно: все, что ты любишь, умрет. Когда ты в первый раз встречаешь кого-то особенного, ты можешь быть уверен, что однажды он умрет и окажется в земле.

В ночь перед тем, как я покинул дом, мой старший брат рассказал мне все о том, что он знал о внешнем мире.

Во внешнем мире, сказал он, женщины могут менять цвет своих волос. И глаз. И губ.

Мы стояли на заднем крыльце, в свете кухонного окна. Мой брат Адам срезал мои волосы так же, как он срезает пшеницу; сжимал в руке пучок волос и срезал их прямой бритвой примерно на середине. Он зажал мой подбородок между большим и указательным пальцами, чтобы я смотрел прямо на него. Его коричневые глаза быстро двигались взад-вперед между моими бакенбардами.

Чтобы убрать бакенбарды, он подрезал одну, затем вторую, затем снова первую, снова, и снова, до тех пор, пока от них ничего не осталось.

Мои семь младших братьев сидели по краям крыльца и смотрели в темноту, выискивая чертей, о которых рассказывал Адам.

Во внешнем мире, сказал он, люди держат птиц у себя дома. Он это видел.

Адам побывал за пределами церковного семейного округа всего лишь однажды, когда он и его жена должны были зарегистрировать свой брак у официальных властей.

Во внешнем мире, сказал он, в дома к людям приходят духи, которых они называют телевидение.

И еще духи разговаривают с людьми через то, что они называют радио.

Люди используют штуки, называемые телефонами, потому что они ненавидят быть вместе, но очень боятся оставаться одни.

Он продолжал срезать мои волосы, но не делал прическу, а как будто стриг дерево. Вокруг нас, на ограждениях крыльца, скапливались волосы, похожие не на срезанные волосы, а на собранный урожай.

В церковном семейном округе мы относили мешки со срезанными волосами в сад, чтобы отпугивать оленей. Адам сказал мне, что безотходность жизни — один из даров Господа, который ты теряешь, покидая церковную колонию. А самый дорогой из даров Господа, который ты теряешь — это тишина.

Во внешнем мире, сказал он мне, нет настоящей тишины. Не фальшивой тишины, когда ты затыкаешь свои уши и не слышишь ничего, кроме сердца, а истинной, вселенской тишины.

В ту неделю, когда они поженились, он и Бидди Глисон уехали их церковного семейного округа на автобусе, сопровождаемые церковным старейшиной. На протяжении всей поездки внутри автобуса было шумно. На дороге ревели автомобили. Люди внешнего мира говорили что-то глупое с каждым своим дыханием, а когда они не говорили, пустоту заполняли радиоприемники с копированными голосами, исполняющими одни и те же песни снова и снова.

Адам сказал, что еще один дар Божий, который утрачивается во внешнем мире, — это темнота. Можешь закрыть глаза и залезть в чулан, но все равно темноты там не будет. В церковном семейном округе темнота по ночам всеобъемлющая. А среди нее, в вышине, — большие звезды. Можно увидеть на Луне неровность горных цепей, тонкие линии рек, гладь океанов.

В ночь, когда нет Луны или звезд, ты не видишь ничего, но можешь представить все что угодно.

По крайней мере, я так помню.

Моя мать на кухне гладила и укладывала вещи, которые мне было дозволено взять с собой. Мой отец был не знаю где. Я их больше никогда не видел.

Забавно, но люди всегда меня спрашивают, плакала ли мать. Плакал ли мой отец и обнимал ли он меня, перед тем как я уехал. И люди всегда бывают поражены, когда я говорю нет. Никто не плакал и не обнимался.

Никто не плакал и не обнимался, когда мы, к примеру, продавали свинью. Никто не плакал и не обнимался, перед тем как зарезать цыпленка или сорвать яблоко.

Никто не страдал бессонницей из-за размышлений, была ли пшеница, которую они выращивали, по-настоящему счастлива превратиться в хлеб.

Мой брат просто срезал мои волосы. Моя мать закончила гладить и принялась шить. Она была беременна. Я помню, что она всегда была беременна, мои сестры сидели вокруг нее, их юбки лежали на скамьях и на полу, и они все вместе шили.

Люди всегда спрашивают, был ли я напуган, или возбужден, или еще что-то.

Согласно доктрине церкви, только первенец, Адам, мог жениться и состариться в церковном округе. Все остальные по достижении семнадцати лет — я, мои семь братьев и пять сестер — должны были покинуть округ и работать. Мой отец живет здесь, потому что он был первенцем в своей семье. Моя мать живет здесь, потому что старейшины церкви выбрали ее для моего отца.

Люди всегда бывают разочарованы, если я им говорю правду о том, что никто из нас не жил в угнетении. Никто не возмущался церковными порядками. Мы просто жили. Никого из нас не подвергали психологическим пыткам.

Такова была глубина нашей веры. Можете назвать ее и глубокой, и мелкой. Не было ничего, что могло бы испугать нас. Люди, выросшие в церковном семейном округе, думали именно так. Что бы ни произошло в мире — на все воля Божья. Задача, которую нужно выполнить. А плач и веселье просто делали тебя бесполезным. Любая эмоция считалась нездоровой. Нетерпение или сожаление были особенно глупы. Роскошь.

Такова была наша вера. Ничто не известно. Можно ожидать чего угодно.

Внешний мир, сказал Адам, заключил сделку с дьяволом, который придает движение автомобилям и переносит самолеты по небу. Дьявол течет по электрическим проводам, чтобы сделать людей ленивыми. Люди кладут посуду в шкаф грязной, и шкаф моет ее. Вода в трубах уносит мусор и дерьмо, перекладывая эту проблему на кого-то другого. Адам зажал мой подбородок между большим и указательным пальцами и наклонился, чтобы посмотреть мне прямо в лицо. Он рассказал о том, как во внешнем мире люди смотрят в зеркала.

Прямо напротив него, на автобусе, сказал он, висели зеркала, и все хотели посмотреть, как они выглядят. Позорище.

Я помню, что это была моя последняя стрижка за долгое-долгое время. Но я действительно не помню, почему моя голова была колючим соломенным полем, на котором остались лишь короткие волосинки.

Во внешнем мире, сказал Адам, все расчеты производятся внутри машин.

А пищу людям скармливают официантки.

В тот единственный раз, когда мой брат и его жена выезжали за пределы округа в сопровождении старейшины, они останавливались на одну ночь в гостинице в центре Робинсвилля, штат Небраска. Они так и не смогли заснуть. На следующий день автобус привез их домой, чтобы они оставались там до конца жизни.