А вот девушка с компьютером была заинтригована. Она стояла позади столпившихся студентов, прижимая к груди теплый лэптоп, думала о докторе Уильямсе и соображала, как «взломать код» его предмета. Так уж повелось в Винчестере и в той католической школе в Кентукки, которую она окончила. Всегда существовал какой-нибудь код, какая-нибудь схема, которую нужно было отгадать. Как только код взломан, сдать экзамен не составляет труда. Впрочем, что касается лекций Уильямса, казалось, никакого кода и вовсе не было. По крайней мере пока. И это привлекало девушку, так как впервые за два года учебы в Винчестере ей наконец предстояло столкнуться с настоящими трудностями, а именно разрешить загадку Уильямса и его странного предмета. Ни планов, ни учебников, ни записей. Никакого кода! Тут была какая-то новизна, и это ее заинтриговало. Но рассказать об этом, конечно же, девушка не могла никому. Когда Дэннис спросил о ее впечатлениях от лекции, она пробормотала нейтральное «нормально». Ему же, и она это заметила, урок очень понравился. А иначе и быть не могло, верно? Однако слово «нормально» не совсем отражало ее отношение к Уильямсу. В тот вечер, выходя из Семинарского корпуса, девушка чувствовала какое-то необычное возбуждение.

Девушку звали Мэри Батлер. Она училась на третьем курсе и специализировалась по английскому языку, как когда-то ее мать. Мэри жила в самом большом женском общежитии Винчестера под названием Браун-Холл, в одноместной комнате за самую высокую арендную плату. Она поселилась одна вовсе не потому, что не могла ужиться с соседками по комнате. Как раз наоборот: вместе с Саммер Маккой они прожили два года и крепко сдружились. Когда на втором курсе Саммер схватила воспаление гланд, именно Мэри ухаживала за ней и помогала выздороветь. Стоило Мэри порвать с Дэннисом Флаэрти, как Саммер стала проводить с подругой каждый вечер. Они баловались выпечкой и смотрели по видику фильмы по романам Агаты Кристи — обе считали, что в Пуаро есть нечто соблазнительное. Нет, Мэри жила одна лишь потому, что за последний год у нее возникла потребность увеличить жизненное пространство. Ей требовалось больше свободного места, чтобы поразмыслить; чтобы решить, куда идти дальше по жизни; чтобы успокоиться и не тревожить свои чувства. В конце концов, ее решение уединиться было вопросом «доверия» — это слово Мэри употребляла часто и без всяких преувеличений.

Хотя так было не всегда. Еще «до Дэнниса», как она называла то время, Мэри проявляла больше доверия к людям. Но «после Дэнниса» — после того как он ее бросил и связался с Саванной Клепперс — Мэри стала осторожнее в общении и начала подозревать, что «доверие» на самом деле совсем не то, чем казалось раньше.

Мэри всерьез влюбилась в Дэнниса. На первом курсе они встречались почти полгода. Их отношения были преисполнены вежливости и нежной неловкости. Дэннис приносил ей конфеты, открытки со стихами, цветы. Хотя в школе Мэри встречалась с одним парнем, все-таки она не имела достаточно опыта в амурных делах. Дэннис все понимал и оберегал ее точно драгоценность, как будто готовил Мэри к жизни во взрослом мире. Она такое отношение терпеть не могла и в то же время сильно нуждалась в нем, а спустя какое-то время — когда началась жизнь «после Дэнниса» — Мэри спрашивала себя: быть может, Дэннис с самого начала настраивал ее на измену? Ведь предать Мэри было так просто.

Она призналась Дэннису в любви. Высказала все вслух. Мэри никогда не поступала так раньше. И ей казалось — не без сомнений, конечно, — что он тоже любит ее. Но позже, «после Дэнниса», Мэри поймала себя на одной мысли: «Впредь никому». Впредь она никому не позволит относиться к себе как к чему-то само собой разумеющемуся. Мэри все еще многим нравилась, все еще пользовалась популярностью, сестры из «Дельты» все так же называли ее «милой», но в глубине души она постоянно ждала подвоха. «Там совсем другой мир, — как-то сказала ей по телефону мать. — Тебя будут принимать такой, какой ты себя покажешь». Выбросить все это из головы не составляло труда, ведь мама выезжала из Кентукки всего дважды и оба раза в отпуск. Но была в ее словах и крупица истины: Винчестер и вправду оказался совсем другим местом. Здесь случалось так много разочарований и возникало так много едва уловимых связей между людьми, что определить, когда говорить, а когда промолчать, было непросто.

Тем не менее дела шли не так уж плохо. Мэри чувствовала себя вполне комфортно в отдельной комнате в Браун-Холле, в тишине и покое. Ее окна выходили во двор университета, который сквозь стекло напоминал четырехугольную диораму, и, глядя в окно, Мэри всегда могла отвлечься от здешней жизни. Ей нравились вечеринки, студенты и то притворство, которым приходилось пользоваться, общаясь с людьми «там, снаружи». Но «после Дэнниса» Мэри вдруг поняла, что больше не в силах постоянно так себя вести. Здесь, наверху, ей не нужно было играть роль. В любой момент она могла отстраниться от всего и пожалеть девчонок, которые с головой окунались в студенческую жизнь.

Иногда, глядя в окно, Мэри думала о том, что делает в этот момент Дэннис. Временами ей казалось, что она заметила его курчавую шевелюру, что он стремительно шагает по двору внизу прямо под ней. И каждый раз сердце ее сжималось, а дыхание перехватывало. Долгое время Мэри всячески старалась избегать Дэнниса, но неминуемо продолжала сталкиваться с ним в университете. Вот и теперь они попали в одну группу. Мэри едва в обморок не упала, когда Дэннис вошел в Восточный зал. Едва заметив Мэри, он подмигнул ей — только Дэннис Флаэрти мог так запросто общаться с девушками — и сел за четыре места справа от нее. Впервые за два года они оказались так близко друг от друга.

Покуда Мэри прикидывала, как бы перевестись из этой группы, пока еще не поздно, в аудитории возник Уильямс.

Она сразу заметила в этом человеке нечто необычное. Его походка, манера речи — все было не как у «настоящего профессора». Едва Уильямс стал рассказывать о девушке по имени Полли, как Мэри и вовсе забыла про Дэнниса.

— Кто проф? — спросила Саммер, когда они встретились вечером в столовой.

— Уильямс, — ответила Мэри.

— Гм. Впервые слышу, — сказала Саммер.

Мэри тоже узнала о нем впервые, что было довольно странно, потому как она читала в Интернете по меньшей мере о десяти преподавателях. Кто-нибудь обязательно упомянул бы его в разговоре. Мэри непременно заметила бы этого человека на рождественской вечеринке или еще где-нибудь. Однако Уильямс отсутствовал не только в ее справочниках, но и в университетских ежегодниках. Профессор не упоминался ни в одной из публикаций студенческого журнала, о нем не нашлось ни единой заметки на веб-странице факультета, ни малейшей ссылки в последнем издании научного сборника. Ситуация казалась бессмысленной. Короче, какая-то, как любила повторять Саммер, лажа.

В тот вечер, пытаясь найти хоть что-то об Уильямсе, Мэри зашла на сайт Винчестера. Оказалось, Уильямс работал на факультете философии и числился адъюнкт-профессором.[4]Имелось и резюме: бакалавр гуманитарных наук в университете Индианы (1964 г.), там же получил степень магистра (1970 г.), стал доктором философии в луизианском университете Тулейна (1976 г.). И все. «Попробую-ка через „Гугл“», — подумала Мэри, но потом вспомнила, что не знает имени Уильямса. Единственная зацепка — один из его инициалов, указанных в расписании: «Л».