– Верно, кузнец-молодец! Доложишь ему там… про все, что у нас тут. Про раненых не забудь. У семьдесят шестых половина расчетов лежит и воет. Считать их не будем, пусть хоть две-три машины пришлют. Но главное, сержант, – это снаряды, понял?

– Так точно!

– Выполняй, не стой столбом!

* * *

Единственной лошадью в дивизионе была Ромашка. Артиллерию прикатили на позиции грузовиками, но машины тут же потребовались для других целей. Случись в этот день отступление, пушки пришлось бы бросить. А пушкари, вернувшиеся в дивизию налегке, как пить дать пошли бы под трибунал. За то, что не дотащили технику на своем горбу.

Ординарец убитого капитана, невысокий юркий мужичок, которого все звали просто Матвеичем, повел Белоконя куда-то за командирский блиндаж.

– Здесь наша Ромашка, – объяснил он. – В отдельных апартаментах.

Лошадь находилась в замаскированной прямоугольной яме с широким въездом.

– Никак, для грузовика рыли, – догадался Белоконь.

– Было дело, – сказал ординарец. Он зашел внутрь, и оттуда послышался грохот и лошадиное фыркание. Донесся его голос: – Командир-то наш был с понятием. Говорит мне вчера: «Матвеич, вот завтра отстреляемся и будем бойцам водку развозить». Я говорю: «Товарищ капитан, у нас ведь ни авто, ни водки!» А он мне так по-свойски: «Не боись, солдат, все будет!» Великий был человек!

Матвеич вывел из ямы кобылу удивительной желто-рыжей масти.

– Вот, сержант, прима нашего Дона, – сказал он. И добавил, обращаясь к лошади: – Ромашка, это сержант, познакомься.

Белоконь погладил ее по холке.

– Матвеич, а Матвеич… – растерянно протянул он. – Седла-то нет.

– Ты, сержант, чай, не вчера родился. Должен понимать.

– Что я должен понимать?

Ординарец озлился.

– Да ничего! Офицеры на заднице ездят, а ему седло подавай!.. Да это просто, сержант, – сказал он уже спокойнее. – Ногами за бока держись, вот и все дела. За волосья крепко не хватай, она этого не любит. Уздечку резко не дергай, а то сбросит. Будет упрямиться – пятками ее, пятками!.. У тебя, я смотрю, сапоги новые, не хошь на водку выменять? – неожиданно закончил он.

– Не хочу, – буркнул Белоконь.

Ординарец протянул ему открытую флягу.

– На вот тогда, глотни за упокой души нашего командира.

– Пусть земля ему будет пухом! – сказал Белоконь и сделал два огромных глотка.

Во фляге оказался спирт, и сержант едва не задохнулся. Пока он дышал в рукав, Матвеич тоже выпил и пожелал павшему капитану покоиться с миром.

– …потому что на все Божья воля! – закончил он.

– Бога нет, – напомнил Белоконь.

– Это ты еще из настоящего боя ни разу не вышел. У тебя пока и Бога нет, и партия – наш рулевой.

Белоконь посмотрел на ординарца с удивлением, но тут же понял, что выпившему сержанту можно сказать и не такое. Если даже донесет – легко отпереться. Он молча схватил флягу, выдохнул и глотнул еще.

Матвеич ловко подсадил Белоконя на лошадь и подал ему оставленную на земле винтовку.

– Бывай, сержант. По дороге за полчаса доскачешь. Тут все просто, еще никто не заблудился. Да и Ромашка наша дорогу знает. Береги ее там! А ты – чтоб в целости вернулась! – Последние слова, по-видимому, были адресованы кобыле.

Та фыркнула и пошла шагом.

Дорога оказалась всего лишь раскатанной техникой колеей, но лошадь двигалась по ней уверенно. Белоконь ехал верхом впервые – выяснилось, что ничего сложного в этом нет. Ободрившись, сержант слегка ударил Ромашку сапогами, и та перешла на умеренный бег.

Через пару минут он уже проклинал такой способ передвижения. Чтобы удержаться верхом и хоть как-то смягчить удары о лошадиную спину, приходилось изо всех сил напрягать растопыренные ноги. Спасая свое мужское достоинство, он сильно отклонился назад и перенес вес на мягкие части тела. Винтовка съехала с плеча и билась о ногу. Белоконь отпустил гриву, поправил оружие и, чтобы не потерять равновесие, потянул за уздечку. Ромашка встала. Винтовка сползла. Белоконь подергал уздечку в разные стороны. Лошадь повернула голову и уставилась на него большим карим глазом.

– Ромашка, – сказал Белоконь с чувством, – поехали в штаб, пожалуйста!

Кобыла отвернулась.

– Ну, мертвая! – гаркнул сержант и треснул ее пятками по ребрам.

Лошадь поскакала бодрым кавалерийским аллюром. Всадника мотало из стороны в сторону и высоко подбрасывало. Прошла целая вечность, пока взмокший сержант нашел наконец положение, благодаря которому у него оставался небольшой шанс заиметь в будущем еще несколько карапузов. Он с тоской подумал, что, наверное, поздно об этом беспокоиться.

Белоконь ехал вдоль советских позиций. Безжалостное летнее солнце стояло в зените. Где-то далеко слева мирно текли воды великого Дона. Справа, метрах в пятистах от дороги, громыхали орудия обеих армий. Вокруг была ровная степь с редкой растительностью, из-за чего фронт казался еще ближе. Время от времени оттуда прилетали снаряды – на пути Белоконя попадались довольно крупные воронки. Ромашка огибала их с потрясающим безразличием.

В небе стал нарастать знакомый, пробирающий до дрожи вой сирен. Белоконь поднял голову и увидел множество черных крылатых силуэтов, надвигавшихся с запада. Они стремительно приближались, ближайшие уже начали пикировать. Непобедимая, как саранча, германская авиация – настоящий кошмар артиллериста. То ли «Мессершмитты», то ли «Юнкерсы», то ли еще какая-то холера. Зенитчики ждали их еще утром, но самолеты появились только сейчас. Странно. Дождались, подумал Белоконь.

Обхватив лошадь за шею, он замолотил ногами по ее бокам.

– Скачи, кобылка!!! Давай, милая! Ты же знаешь, где штаб!

Ромашка рванула галопом. По крайней мере, так показалось седоку – с каждым прыжком его подбрасывало на добрые полметра над лошадью. Белоконь держался изо всех сил. Он уже смирился с тем, что на всю жизнь останется евнухом и, если выживет, будет ходить врастопырку.

На позиции посыпались бомбы. Одуревшему от скачки сержанту казалось, что они рвутся со всех сторон и что одинокий всадник в степи – самая привлекательная цель для истребителя.

Так и случилось. Выходящий из пике бомбардировщик вскользь мазнул по лошади пулеметной очередью. Однако Белоконь осознал это позже. В тот момент он почувствовал лишь неведомую силу, метнувшую его в какие-то кусты. Белоконь впал в беспамятство.

* * *

Сержант Белоконь открыл глаза и увидел небо. Оно было ужасным. Несколько секунд он силился понять, почему все такое серое и страшное. Ему это удалось: в воздухе висел густой дым – черный и бурый. Солнце по-прежнему висело в зените, но теперь его лучи разбивались о клубящуюся завесу. Все так же выли сирены бомбовозов. На миг Белоконю показалось, что при другом небе – голубом и глубоком – он мгновенно постиг бы о жизни все. Вместо этого сержант понял, что из него еще не выветрился спирт.