с кровати, я пошла на кухню, нарезала сыр и принесла на тарелке, Лина уже разливала шампанское по бокалам.

Первые три бокала мы держались нормально, я помню легкий румянец на ее щеках, растрепанные волосы, она что-то пела, громко смеялась и я смеялась ей в ответ. Потом стало жарко, она расстегнула блузку, а я от прилива легкого алкоголя и вовсе осмелела, я сняла свою футболку, оставшись в бюстгальтере. Мы над чем-то смеялись, шутили, обсуждали кого-то, я не помню. Лина включила музыку, мы прыгали на ее кровати, дрались подушками, что перья летели по всему дому. За окном уже была ночь, а мы бодрые бегали по квартире, прятались друг от друга, веселились.

Вдруг Лина осушила бутылку и запела, неумело, хрипло, но пела. Я стала подвывать ей, этот вопль стал слышен по всей квартире. Я чувствовала себя живой, готовой писать книги, романы, совершать безумные поступки. В моем теле была такая легкость, мне казалось, я смогу взлететь, приземлиться на одно из тех облаков, что были видны в эту лунную ночь. Я смотрела на растрепанную, потную Лину, как она прыгала с подушки на подушку, улыбалась и не понимала, почему этот человек стал моим другом. Я была ей безумно благодарна.

Потом мы устали и просто упали. Я упала на кровать, не чувствуя в себе сил даже пошевелиться, каждая клеточка моего тела молила об отдыхе, а Лина на прохладный пол. Стало так тихо, только Луна светила из большого окна, напоминая людям о том, что ночь – время священное, интимное. Я лежала и смотрела в окна напротив стоящего дома. Сотни людей занимаются своими делами, сотни людей спят, предаются любви, плачут, смеются. Многие из тех же людей решают, что сегодня их последняя ночь, умирают, рождаются вновь. Я посмотрела на Лину и улыбнулась. Ее глаза были закрыты.

– Спасибо, – тихо прошептала я, не надеясь услышать ответа.

Его и не было. Только я стала проваливаться в сон, как Лина спросила:

– Почему ты не опубликовываешь свои работы?

Я промолчала пару секунд, якобы размышляя, но ответ я знала давно.

– Нету случая.

– Как это случая?

– Ну, понимаешь, мало написать книгу, ведь ее нужно чтобы кто-то читал, иначе зачем это все? Чтобы люди читали книгу, нужен случай, событие. Все известные писатели писали о каком-то историческом событии, о каком-то важном моменте, о случае, поэтому люди и читали их. Раньше была война и люди читали про войну, потому что понимали писателя, понимали его чувства, был голод и разруха, люди переживали это вместе с героями книг. Людям нравится видеть людей, которым хуже их, которые обречены. Поэтому мне нужен случай.

Лина молчала и я поняла, что она думает о моих словах. Я улыбнулась, ведь меня о таком еще никто не спрашивал. Я стала писать втайне от родителей, пыталась публиковать свои работы, но у меня мало что выходило. Потому что кому нужно читать повседневность. Сейчас в мире все стабильно, спокойно, гладко, люди живут в привычном ритме, каждый в своем мире, в своих серых буднях. И когда человек покупает книгу, он желает вырваться из действительности, хотя бы сознанием перенестись в мир драконов, в мир чудес и сказок, обрести крылья хотя бы там, в другом мире. Но разве захочет серый человек читать серую книгу о серых вещах? Нужен случай.

– Надеюсь, у тебя все получится, – она прошептала, – хотела бы я быть такой же сильной, как и ты.

– Сильной? О чем ты говоришь? Если бы не ты, я бы так и грызла эти карандаши в аудитории.

Она тихо посмеялась, вспомнив нашу встречу.

– Мне кажется, хотеть быть писателем очень благородно. Ты будешь писать истории, чему-то учить людей, вдохновлять кого-то, – она посмотрела в темный угол комнаты, где стоял мольберт, – мои работы никому не нужны, их никто не понимает.

– Брось, все приходит с опытом. Неужели ты не хочешь, чтобы и твои картины оценили?

– Я очень мечтаю об этом, но, к сожалению, люди не могут видеть того, что вижу я. Они не видят музыку, а все преподаватели говорят нарисовать что-то материальное, чтобы людям было понятно. А я иногда смотрю на того же Ван Гога, я считаю его гением своей эпохи, но разве могу я стать такой же как он, приблизиться к искусству хоть чуть-чуть?

Мне стало тяжело говорить, веки предательски наливались. Княгиня Сна уносила меня в свои чертоги, звала и манила погрузиться в небытие.

– Искусство – понятие странное, каждый видит его по- своему. Я считаю, что все, что делает человек – искусство. Ну, например, твои записки на листочках, стружка от карандаша или то, как ты делаешь лисичек для закладок в книги, я считаю это…искусством. Твои танцы ночью, браслеты, колечки, все к чему притрагивается человек становится искусством, разве что…

– Что?

– Разве что природа. Она сама по себе красивая, здесь сомнений быть не может…

Я чувствовала, что уплывала от этого разговора куда-то далеко.

– Великими становятся лишь после смерти, – заключила Лина.

А дальше я провалилась в глубокий сон.

На следующий день, как и обещала Лина, она повела меня к своим друзьям музыкантам. Она выглядела очень бодрой, и мои попытки вернутся к вчерашнему разговору, были безуспешны. Перед мною вчера был совершенной иной человек, который открылся мне случайно, под покровом ночи, под алкоголем, а сейчас перед мною все та же хохотушка Лина. Когда мы выходили из квартиры, я чувствовала себя крайне скверно. Нас встретила пожилая тетка, которая тащила по лестнице пакеты с мусором. Лина приветливо поздоровалась с ней, но та, к моему удивлению, ответила ей грубо, зачем-то припомнив ее мать, а потом еще и отца. Улыбка с лица сразу пропала и Лина вышла из подъезда, сказав, что люди в этом доме давно пропитаны гнильем.

Она повела меня после пар куда-то на другой конец города. У меня пересохло во рту, поэтому я стала просить ее купить воды в магазине, но она куда-то сильно торопилась. Мы зашли за какие-то гаражи, и я услышала скрипку. Очень странно, подумало мне, ведь она говорила про современную музыку, а играла соната Бетховена. Мама в детстве часто включала мне их перед сном, они хорошо успокаивали, наверное, поэтому я выросла тихим ребенком, ведь Лине, наверное, включали что-то из разряда дабстепа. Пройдя еще немного мимо луж и грязи,