– Можешь рассказать им всю правду, – сказала Синтия. – Пусть знают, что я натворила. Я заслуживаю наказания. Если вызовут полицию – так тому и быть. Не собираюсь заставлять тебя врать.

Но Грейс наплела врачам, будто кипятила воду для макарон в наушниках – слушала «Катаясь в глубине» Адель и при этом приплясывала, как дурочка, вот и схватилась случайно за кастрюлю, опрокинула… и так далее. Мы привезли Грейс домой с перевязанной рукой. На следующий день Синтия съехала во второй раз.

И до сих пор не вернулась.

– Входи, Регги, входи!

– Здравствуй, дядя.

– Ну что, нашлась?

– Дай сначала раздеться!

– Прости, просто я…

– Нет, не нашлась. Денег тоже нет.

– А я думал… Вроде бы слышал, что нашелся дом и…

– Ложный след. Элай нам соврал, дядя. Непохоже, что можно вернуться и спросить его снова.

– Но вы говорили…

– Я помню, что мы говорили. А сейчас мотай на ус: мы промахнулись.

– Очень жаль. Значит, я напрасно надеялся. В прошлый раз я слышал про твердую уверенность. Просто я разочарован. Если хочешь, можешь выпить кофе.

– Спасибо.

– Я по-прежнему ценю все, что вы для меня делаете.

– Да ладно, дядя.

– Серьезно. Знаю, я утомляю тебя своими разговорами, но это правда. Кроме тебя, у меня никого нет. Ты мне как родной ребенок, которого у меня никогда не было, Регги.

– Помни, я больше не ребенок.

– Да, ребенок вырос. Вырос быстро и рано.

– У меня не было выбора. Хороший кофе!

– Жаль, что мы не могли быть вместе раньше.

– Мне никогда не приходило в голову осуждать тебя. Посмотри, разве ты замечаешь во мне какую-то зацикленность? Ну, как? А ведь все это произошло именно со мной! Если я смогу двигаться дальше, то и ты сумеешь.

– Для меня это трудновато.

– Ты живешь в прошлом. Вот в чем твоя проблема, дядя. Из-за этого и возникают они в последнее время! У тебя не получается осознать правду.

– Просто я надеялся, что она нашлась.

– Я не опускаю руки.

– Вижу по твоему лицу, что надежды больше нет. Ты думаешь, что все это глупости. Считаешь, что это не имеет значения.

– Неправда. Слушай, я догадываюсь, почему тебе это так важно, почему тебе так важна она. А ты важен для меня. Ты, дядя, один из двух людей, кто мне небезразличен.

– Знаешь, что я никак не пойму в тебе?

– Что же?

– Ты понимаешь людей, умеешь читать их мысли, разбираешься в чувствах, видишь насквозь, но в тебе нет… не найду правильного слова…

– Любви?

– Нет, я другое хотел сказать.

– Сочувствия?

– Вот-вот, его самого.

– Это потому, что я тебя люблю, дядя. Очень люблю. Но сочувствие? Кажется, я понимаю, что заставляет людей шевелиться. Знаю их нутро. Мне нужно знать их эмоции. Нужно знать, когда им страшно. Мне необходимо чувствовать их страх, но у меня нет к ним зла. Иначе у меня бы ничего не получалось.

– Мне бы хотелось быть таким, как ты. К этому чертову Элаю я испытывал именно сочувствие. Он казался мне потерянным ребенком – то есть никаким ребенком он уже не был, ему было года двадцать два. Я считал, что правильно поступаю с ним, Регги, честное слово. И тут этот сукин сын наносит мне удар в спину!

– Наверное, он связался с другой заинтересованной стороной.

– Только не это!

– Ничего особенного, подумаешь, первоначальный контакт! Подробности он придерживал до очной ставки, которая теперь, конечно, не состоится. Похоже, он сказал нам правду о том, как с ней поступил, а вот насчет того, где это произошло, обманул. В дом к учителям можно было не заглядывать. Я уже сомневаюсь, что кто-то что-то знал. Давал ли кто-нибудь свое согласие.

– Не понимаю…

– Не беда. Вот что я тебе скажу: мне понадобится больше людей и гораздо более крупный аванс.

– Элай забрал все, что у меня было отложено, Регги.

– Ладно, обойдусь. Вложу собственные деньги. Возврат налогов – хорошая штука. Позволяет кое-что припасти. Когда все закончится, я не только верну свои вложения и твои деньги, будет много других денег. Как выяснилось, у всего этого привлекательная изнанка.

– Я по-прежнему не понимаю…

– Ну и ладно, тебе не обязательно. Просто не мешай мне делать то, что у меня получается лучше всего.

– Мне не верится… После стольких лет я в конце концов получаю ее назад, а потом снова теряю. Знаешь, у Элая не было права забирать ее у меня.

– Доверься мне, дядя, мы ее вернем.

Терри

Синтия больше не жила с Грейс, но это не превращало нас с ней в чужих друг другу людей. Каждый день мы разговаривали, иногда встречались, чтобы пообедать. Она еще и недели не прожила отдельно, а мы уже пошли втроем ужинать в «Баскское бистро» на Ривер-стрит. Мать и дочь взяли лосося, я – курицу, фаршированную шпинатом и грибами. Все мы были паиньками: ни слова о посещении больницы, хотя Синтия не могла оторвать взгляда от забинтованной руки Грейс. Нереальность происходящего стала ясна, когда мы с Грейс высадили Синтию там, где она поселилась, и уехали домой вдвоем.

С квартирой ей очень повезло. На работе у Синтии была подруга, в конце июня она отправилась путешествовать по Бразилии и не собиралась возвращаться раньше августа, а то и сентября. Синтия припомнила, как подруга жаловалась, что пыталась сдать квартиру на лето, чтобы сэкономить арендную плату, но так никого и не нашла. За день до вылета подруги Синтия сказала ей, что согласна снять ее квартиру. Подруга договорилась с пожилым владельцем Барни, и Синтия въехала в квартиру вместо нее.

Я не ждал ее возвращения домой до начала сентября, Дня труда, но праздник приближался, а Синтия все не изъявляла намерения переезжать, и я заволновался. Лежал ночью без сна на своей половине постели и гадал, не захочет ли Синтия искать другое место, если все это затянется до сентября, до самого возвращении ее подруги.

Недели через полторы после того, как она от нас съехала, я прибыл к ней часов в пять, когда она должна была вернуться из управления здравоохранения Милфорда, где отвечала за многое, от инспекции ресторанов до пропаганды здорового питания в школах.

Я не ошибся: машина жены была припаркована между спортивным «кадиллаком» и старым синеньким пикапом, принадлежавшим Барни. Сам Барни стриг траву сбоку от дома, сильно прихрамывая: похоже, одна нога была у него короче другой. Синтия сидела на террасе, закинув ноги на ограду, с бутылочкой пива в руке. Местечко было миленькое: старый дом в колониальном стиле на Норд-стрит, немного южнее Бостон-Пост-роуд. Дом, без сомнения, когда-то принадлежал какой-то влиятельной милфордской семье, а потом Барни купил его и разделил на четыре квартиры: две внизу и две наверху.