Артемьев смотрел на них слегка отрешенно. У него было мало сил на эмоции — как положительные, так и отрицательные. У него было очень мало энергии, и он ее берег.

Людмилочка знала, что цирроз — это прежде всего слабость. Она быстро попрощалась и ушла, чтобы не мешать.

Людмилочка села в холле и стала ждать. Ждать пришлось не мало. Целый час. «О чем это они? — удивлялась Людмилочка. — После десяти лет знакомства…»

Артемьев тем временем рассказывал своей Елене Юльевне новый замысел. Сюжет — треугольник: Ленин — Крупская — Арманд. Там были захватывающие моменты. У интересных людей и любовь протекает интересно.

— Это не треугольник, — заметила Постоянка. — Квадрат. Ты забыл революцию. Ленин, Крупская, Арманд, революция.

— Точно… — согласился Артемьев. — Без революции это бытовая история. Как у нас с тобой.

— У нас не бытовая, — возразила Постоянка. — Вместо революции у нас литература.

— А… — покивал Артемьев. — Точно…

Они говорили и говорили. И откуда силы брались.

Когда Постоянка уходила, Артемьев сразу засыпал.

Елена вышла из палаты. Людмилочка поднялась ей навстречу. От нее веяло успехом и благополучием. От Постоянки веяло глубокой печалью. Она знала диагноз Артемьева и его прогнозы с точностью до дней.

— Простите… — начала Людмилочка. — Я подумала: зачем вам прятаться?

— Я не прячусь. Я не хочу его огорчать.

— Ну да… Я подумала: мама очень устает. Она не может ходить каждый день. У нее больные ноги. Может, вы возьмете на себя три дня в неделю: пятница, суббота, воскресенье. А рабочая неделя — на нас.

Елена Юльевна выслушала внимательно и бесстрастно. У нее было выражение лица, как у врача, который выслушивает пациента.

График посещений оставался примерно тот же самый, что и раньше. Елена посещала Артемьева в свои выходные. Но ей была оскорбительна легализация графика. Ей РАЗРЕШАЛИ. Более того, ей ПРЕДЛАГАЛИ. Почему? Потому что она неопасна. Артемьев уже не уйдет к ней. Он уйдет только в вечность.

Постоянка молчала. Людмилочка по-своему поняла ее молчание.

— Я понимаю, это нагрузка. Дорога, фрукты — это дорого. Разрешите, я предложу вам триста долларов в месяц.

Постоянка удивилась. Ее глаза сделались круглыми, брови приподнялись.

— Никто не узнает, — заверила Людмилочка. — Я сама буду вам платить. Это наша с вами личная договоренность. Для меня триста долларов не проблема.

— Дело не в деньгах, — сухо сказала Постоянка. — Просто есть вещи, которые не покупаются. И не продаются: Вера, Надежда, Любовь… Я понятно говорю?

— Ну… Извините, конечно, — смутилась Людмилочка. — Я хотела как лучше. Я о вас беспокоилась…

— Обо мне не надо беспокоиться. Подумайте лучше о себе.

Людмилочка пожала плечами. И пошла, пошла…

Людмилочка ехала домой на удобной машине. Машина была высокая, казалась очень надежной.

Она думала о своем друге, полукитайце. Его мать была русской. Имя тоже русское: Саша. Вроде русский человек, а хитрожопый. Азиатская примесь сказывается. С женой не разводится. Детей не бросает. Людмилочке рожать не разрешает. Понятное дело. И чем она отличается от Постоянки? Ничем. Точно такая же Постоянка, только с деньгами. Постоянка двадцать первого века. Сейчас все сместилось: за деньги отбирают жизнь, и любовь можно купить за деньги, и, между прочим, не так уж дорого. И совесть спокойно продается.

Елена Юльевна — реликтовый экземпляр. Ее можно занести в Красную книгу.

Людмилочка вернулась домой в самых противоречивых чувствах. Ей вдруг захотелось бросить полукитайца с его круглым, как тарелка, лицом. Позвонить Ваньке Полозову, с которым она трахалась с девятого класса, и больше ни с кем она не могла повторить этого чувственного фейерверка. Ни с кем и никогда.

Людмилочка поймала себя на том, что завидует Постоянке. Хотя чему там завидовать… Время упущено. Мужик умирает. А больше у нее ничего и нет. Только память. У Постоянки нет будущего, но есть прошлое. Вот что у нее есть. Прошлое. И если расходовать помаленечку, его может хватить надолго. До конца.

— Кушать будешь? — спросила Роза. — У нас сегодня супчик из белых грибов. И пловчик с баранинкой.

— Что? — переспросила Людмила.

— Плов…

— Так и говори: плов. А то пловчик, супчик, как одушевленные. Прямо дети…

Роза исподлобья глядела на дочь. Не понимала, чем та недовольна. Для Розы любить — значило накормить. А что еще?

Елена рассчитывала отложить себе на туфли. Но ничего не вышло. Все деньги уходили на такси.

У нее не было сил добираться на общественном транспорте, полтора часа в один конец с тремя пересадками. Больница находилась за городом. Там лежали номенклатурные работники, имеющие собственные машины с шофером.

Елена брала такси — это тоже машина с шофером.

Она приходила к Артемьеву. Вынимала из сумки бутылочки со свежевыжатыми соками. И обязательно цветы. Цветы слабо благоухали. Звали к жизни.

Артемьев был равнодушен ко всему. Ни цветы, ни соки его не радовали. Его глаза были повернуты в глубь тела, в котором происходило что-то неотвратимое и от него не зависящее.

Елена гладила Артемьева по голове, по лицу, как своего сыночка. А он только моргал. Его голубые глаза оставались печальными и одинокими.

Елена знала как врач, что происходит в глубине его тела. Рабочие клетки печени стремительно замещаются соединительной тканью. Поле зарастает чертополохом.

Если бы можно было остановить процесс или хотя бы замедлить. Но цирроз — на третьем месте после онкологии и сердечно-сосудистых заболеваний. Палач номер три.

Артемьев не говорил о смерти. И о любви тоже не говорил. Его жизнь заканчивалась. Позади остались страсти, книги, успех. Где-то отдельно от него жили своей жизнью дочери. А он сам как будто не жил на белом свете. Так быстро проскочила его жизнь. Одиночная ракета вознеслась в небо, поискрила, да и погасла.

Роза пришла во вторник. Это был ее присутственный день. Кровать стояла без белья.

Роза отправилась в ординаторскую. Спросила:

— Куда вы перевели Артемьева?

— Сядьте… — предложила лечащий врач.

Роза осела на стул.

Шофер Саша не ждал хозяйку возле больницы. Отъехал полевачить.

Роза отправилась домой на метро.

Артемьева хоронили по первой категории. Гроб выставили в Союзе писателей.

Народу пришло неожиданно много. Это удивляло, потому что начиналась эпоха большого равнодушия. Стало ясно: Артемьев сказал что-то очень важное о своем времени. И люди были благодарны и пришли попрощаться. Не поленились.