В следующий миг зверь с грохотом исчез, скрывшись за домом. Дженни облегченно вздохнула.

– Внутренний голос подсказывает мне, – произнес я, ощутив приступ подступившей тошноты, – только что мы видели папу.

У нас, новоявленных собаководов, сразу разгорелся спор. Он начался еще в дороге, пока мы ехали от Лори, и растянулся на целую неделю. Мы никак не могли решить, как назвать нашего Щенка-со-Скидкой. Дженни не нравились мои варианты и наоборот. Борьба мнений закончилась однажды утром до ухода на работу.

– Челси? – переспросил я. – Это такое цыплячье имя! Да ни одному нормальному псу не подойдет имя Челси.

– Можно подумать, что он поймет, как мы его назвали! – парировала Дженни.

– Другое дело – Охотник, – предложил я. – Охотник – чем не кличка?

– Охотник?! Издеваешься? Ты что, собираешься ездить с ним на охоту в компании мужиков? Это слишком брутальное имя. К тому же ты никогда в жизни не охотился.

– Он же кобель, – отрезал я, начиная закипать от злости. – У него должно быть мужское имя. И не подстраивай кличку под свои женские стереотипы.

Меня все это не устраивало. Я решил взять быка за рога. Пока Дженни готовилась к ответному удару, я постарался направить спор в нужное русло.

– Чем тебе не нравится имя Луи?

– Оно уместно, если ты работаешь на заправке, – раздраженно ответила Дженни.

– Хорошо, прекрасно! Между прочим, так звали моего деда. Ты, верно, хочешь назвать пса в честь твоего дедушки? Билл, славный песик!

Тут Дженни, демонстрируя свое равнодушие к обсуждению, подошла к магнитофону и включила музыку. Это был один из ее приемов в супружеских ссорах: когда упираешься в тупик, заставь партнера умолкнуть. Из колонок полились ритмичные звуки регги в исполнении Боба Марли,[1] которые мгновенно успокоили нас обоих.

Мы открыли для себя этого ямайского певца, когда переехали из Мичигана в Южную Флориду. На болотистых берегах в верховье Среднего Запада, где обитали в основном белые американцы, мы подсели на Боба Седжера[2] и Джона Кугара Мелленкампа.[3] Здесь же, в Южной Флориде, этом пульсирующем этническом потоке, музыка Боба Марли слышалась повсюду, даже спустя многие годы после его смерти. Мы слышали ее по радио, проезжая по бульвару Бискейн. Она играла, когда мы потягивали кофе по-кубински в районе Маленькой Гаваны или ели курицу по-ямайски в забегаловках в унылых иммигрантских кварталах, лежащих к западу от Форт-Лодердейла. Мы наслаждались ею, когда впервые отведали оладьи из моллюсков на фестивале музыки Багамских островов «Гумбей» в престижном районе Майами Коконат-Грув и во время поездки за гаитянскими сувенирами в Ки-Уэст.[4]

По мере исследования местности мы все сильнее влюблялись и в Южную Флориду, и друг в друга. И, казалось, повсюду незримо витал дух Боба Марли. Он был с нами, когда мы жарились на пляже под палящим солнцем, когда перекрашивали грязно-зеленые стены нашего дома, когда, проснувшись на рассвете от криков попугаев, занимались любовью в лучах утреннего солнца, пробивавшихся сквозь ветви бразильского перечного дерева, которое росло под нашими окнами. Мы влюбились в эту музыку за ее непосредственность и красоту; она напоминала нам о тех сладких моментах, когда мы сливались в едином порыве. Боб Марли стал музыкальным фоном нашей новой совместной жизни в этом странном, экзотическом, суетном месте, совершенно не похожем на наши прежние условия обитания.

Вот и сейчас из динамиков лилась наша любимая песня, близкая нам обоим. Голос Марли наполнил комнату, вновь и вновь звучал припев: «Неужели любовь в моем сердце?» И мы, не сговариваясь, в один голос воскликнули: «Марли!»

– Вот! – радовался я. – Вот оно, нужное имя! – Дженни улыбнулась. Это было хорошим знаком. Я решил повторить имя еще раз.

– Марли, ко мне, – скомандовал я. – Марли, сидеть! Хороший пес, Марли!

Дженни подхватила:

– Марли, ты просто милашка!

– Думаю, это отличное имя, – заключил я. Дженни кивнула в знак согласия. Наши споры закончились, а у щенка наконец появилось имя.

* * *

На следующий вечер после ужина я зашел в спальню, где читала Дженни, и сказал:

– Думаю, надо добавить его имени шарма.

– Ты о чем? – Дженни удивленно взглянула на меня. – Оно же нам обоим нравится.

Я просмотрел бланки регистрации Американского клуба собаководов. Как чистокровный лабрадор, чьи родители имели родословные, Марли тоже имел право на клубную регистрацию. По правде говоря, эти бумаги нужны только тем хозяевам, которые собираются выставлять свою собаку или хотят отдавать ее на вязку – в таких случаях наличие сертификата обязательно. Обычному четвероногому любимцу это не требуется. Но я уже строил грандиозные планы в отношении нашего Марли. Впервые мне пришлось иметь дело с более или менее чистокровной собакой, даже с учетом опыта нашей семьи. Как и у Святого Шона, пса из моего детства, в моей собственной родословной не было ничего достойного внимания. Кажется, во мне намешано кровей больше, чем есть стран в Европе. А Марли – пес голубых кровей, и я не собирался упускать возможность, связанную с его породистым происхождением. Признаюсь, я благоговею перед знаменитостями.

– Представь, мы повезем его на выставку, – размечтался я. – Вот скажи, ты видела когда-нибудь чемпиона с одним именем? Нет, у них всегда длиннющие титулы, типа сэр Дартуорт из Челтенхэма.

– А его хозяин – сэр Доркшир из Вест-Палм-Бич, – прыснула от смеха Дженни.

– Нет, серьезно. Мы можем прилично заработать, выставляя Марли. Знаешь, сколько люди готовы заплатить за удовольствие посмотреть на чистокровную собаку? И у всех этих псов причудливые имена.

– Все, что пожелаешь, дорогой, – ответила Дженни и снова погрузилась в чтение.

Остаток вечера я обдумывал новое имя и следующим утром буквально поймал жену в ванной:

– Я нашел идеальное имя.

Она посмотрела на меня скептически.

– Ну, какое?

– Хорошо. Готова? Вот оно! – и, смакуя каждое слово, я произнес: – Великолепный… Марли… Черчилльский… Собственность Грогэнов. (Вот черт, подумал я, звучит прямо по-королевски!)