Сергей Эдуардович небрежным, с долей некоторого презрения жестом отбросил листок на стол и снова плюхнулся в кресло. Снова закурив, он попытался отогнать внезапно нахлынувшие нелицеприятные воспоминания, и отчасти это ему удалось — чувство раздражения постепенно ушло. Но на смену тут же явилось иное: эдакое, еще неоформившееся «нечто» из разряда «былое, прокурорское». Габузов понял, что во всем этом не шибко содержательном парижском факсе его более всего резануло и насторожило словосочетание «превентивных мер». Сергей Эдуардович не понаслышке знал, что именно в наши безумные отмороженные дни может скрываться за такими словами.

«Что за бред? Какие такие могут быть превентивные меры в отношении наследников? Это, знаете ли, припахивает Федором Михайловичем Достоевским и братьями Карамазовыми вместе взятыми. Хм… Впрочем, тогда они вряд ли стали бы говорить об этом так открыто по факсу. Хотя… от этой крысиной физиономии можно ожидать чего угодно. По крайней мере, если судить по его повседневной клиентуре: ворюга на ворюге, бандюга на бандюге…»

Адвокат Габузов поспешил себя одернуть. Это там, пусть и в недавней, но все-таки прошлой жизни, клиенты Шверберга по всяким щекотливым делам были для него, тогда еще следователя прокуратуры, чем-то вроде классовых врагов. И свой профессиональный долг тогда он видел в том, чтобы подобных личностей как можно больше засадить за решетку, где им и самое место. Ныне же профессиональный долг диктовал Сергею Эдуардовичу прямо противоположное. А именно — делать все возможное и невозможное (второе оплачивается по особому тарифу!) для того, чтобы в жизни уважаемого клиента было как можно больше видов из окна на море и как можно меньше видов из окна на зону.

В этом смысле, что и говорить, клиенты у Ильи Моисеевича были самые что ни на есть «уважаемые» — то бишь денежные. А вот к Габузову такой клиент не шел. То ли инстинктивно чувствовал в нем бывшего «мента», то ли просто опытным взглядом угадывал в Сергее Эдуардовиче человека, которого не любят деньги. Да и новое начальство в лице ушлого, медоточивого Михал Михалыча предпочитало держать его от серьезной клиентуры подальше. Во-первых, не ахти какой спец в адвокатском деле (и это правда), а во-вторых, из прокуратуры, да к тому же с «подмоченной» репутацией (что тоже правда, но лишь отчасти). Словом, неудивительно, что все это время Габузов «сидел» в основном на бытовых статьях, бесконечно тратя свое образование и опыт на защиту бомжей, алкоголиков, мелких воришек и прочих неудачников — тех, которым настоящий, «не-положняковый» адвокат был просто не по карману.

«Подмоченность» же габузовской репутации заключалась в том, что в свое время Сергей Эдуардович, едва закончив универ, из молодого гонора и щенячьих принципов раскрутил несколько дел, называемых деликатными — в смысле личностей фигурантов. В их числе были и «дружественные» милицейскому начальству коммерсанты, и чиновники, промышлявшие взятками и махинациями, и даже один помощник депутата Госдумы, замешанный в контрабанде бытовой техники в особо крупных размерах. Разумеется, у ретивого, но малоопытного следователя прокуратуры не хватило силенок отправить всех этих слуг народа на нары, но кровушки он им попортил изрядно. Впрочем, не без взаимности: Габузову угрожали, один раз даже отоварили по голове в темном подъезде тупым предметом, тягали «на ковер», отбирали дела и передавали их более «врубчивым» следователям… После каждого такого случая Габузов больше и больше осознавал всю тщетность своих даже не усилий — потуг и всякий раз пытался дать себе и жене клятву плюнуть на все и уйти. Хоть в бандиты, хоть в охранники. Но дальше клятв дело не двигалось. Вот уже и жена ушла от него, свалив за кордон к пожилому «гамбюргеру», вот уже почти все его друзья-коллеги по службе забили на эту самую службу, вследствие чего весьма преуспевали, а Сергей Эдуардович с каким-то маниакальным упорством продолжал тянуть лямку борьбы с гидрой преступности. И при этом всякий раз морщился, слыша это дурацкое словосочетание из уст телевизионных дикторов.

Но один случай все-таки его доконал. Вышло так, что досталось ему дело некоего наглого и дегенеративно-кривого юриста-недоучки, взятого во время милицейского рейда в борделе нетрадиционной ориентации с тремя «кокосами» на кармане. Будущий коллега и сам был под изрядным кайфом, а потому не смог сразу объяснить сыщикам, что папа у него — крупный государственный деятель. То бишь папа с большой буквы «П». Потом, конечно, разобрались, дело спустили на тормозах, а Габузову, за то, что не сумел грамотно разобраться в особенностях политического момента, дали по шапке. Вот тогда-то и сделалось Сергею Эдуардовичу окончательно и мерзко, и тошно. Уже на следующий день он швырнул на стол начальству заявление об уходе и, помаявшись с полгодика в одной мутной охранной фирмочке, по протекции бывшего сокурсника переметнулся в адвокатуру.

Впрочем, с его душевным устройством и репутацией «фокстерьера» ему и здесь ничего завидного не светило. К тому же и сама репутация окружающей действительности более не соответствовала — как это часто бывает с эмоциональными и искренними людьми, Сергей Эдуардович «сдулся», словно проколотый булавкой воздушный шар. Даже кончики усов, прежде задорно топорщившиеся, обвисли, как у старого моржа. И самое обидное было то, что он прекрасно видел и понимал происходящую с ним неприятную метаморфозу, но ничего не мог поделать. Или не хотел — потому что не видел смысла…

* * *

«Итак, — размышлял Габузов, нервно покусывая фильтр, — „превентивный“, сиречь „упреждающий действия противной стороны“. Для бандитской разборки, для войсковой операции — это нормально, однако для человека, занимающегося адвокатской практикой, сей термин звучит несколько странно. С одной стороны — некий респондент благодарит Шверберга за услуги по нахождению прямых наследников, что есть нормальный адвокатский хлеб. Но с другой — после этого ему напоминают о неких „превентивных“ мерах по отношению к ним же. Это как? Завалить их, что ли?»

Как ни крути, но требовалось хорошенько обмозговать сие странное происшествие, коль уж судьба распорядилась так, что Габузов невольно оказался к нему причастным. «Итак: Шверберга нет уже третий день, — принялся размышлять он, сосредоточенно пуская колечки дыма. — Мобильник в колонии да еще где-то за Уралом, конечно же, не берет. Следовательно… получается, что начало „превентивной операции“ откладывается, как минимум, на несколько дней. И что с того?.. И вообще — оно мне надо?.. Вот дьявольщина, и зачем это только я слез с кресла?»

Романтическое настроение незадачливого адвоката безнадежно улетучилось, и игра в процветающего дельца была окончательно испорчена. Габузов сел за рабочий стол и попытался заняться своими бумагами, отбросив листок с двусмысленным логотипом обратно на факс-аппарат. Но собственные затрепанные бумажки «о принудительном выселении гражданки Блендеевой, 1920 года рождения, из-за невозможности совместного проживания в коммунальной квартире по улице Лебедева в связи с нахождением у нее в комнате тридцати одной кошки», мягко говоря, не вдохновляли.

Торжествующий июньский свет сочился в низкое подвальное оконце грустной дрожащей тенью и совсем не придавал бодрости, так что Сергей Эдуардович расстроился окончательно и теперь уже бесповоротно. Франция, таинственное наследство, прохиндей Шверберг, «превентивные меры» — все эти «пазлы» были гораздо интереснее его гражданки Блендеевой, интригующи и манящи. Немного поколебавшись, Габузов отодвинул опостылевшие бумаги и изящным движением ботинка включил стоящий под столом процессор. В конце концов, раз уж его переселили в этот кабинет, он имеет полное право воспользоваться компьютером коллеги. Хотя бы как «орудием труда». Кстати сказать, сам Сергей Эдуардович терпеть не мог, когда в его компьютер лазал кто-то чужой, хотя никаких особых секретов в своей машине никогда не держал. Свои же «проникающие действия» он оправдывал исключительно целесообразностью и важностью момента.