— Доброе утро! — Голос Ельны Персон прозвучал бессовестно бодро. — Уж не наша ли маленькая писательница прогуливается тут под утренним солнышком?

Эрика застонала про себя.

— Да я подумала тут зайти к Еве и немножко кое-чего прикупить.

— Бедненькая малышка, ты, наверное, в полном расстройстве из-за этих кошмарных переживаний.

Многоскладчатый подбородок Ельны трепетал от возбуждения, и Эрике пришло в голову, что она похожа на маленького, но жирненького воробья. Просторное шерстяное пальто в зеленых тонах облачало тело Ельны с головы до пят, создавая впечатление единой бесформенной массы. В руках она крепко сжимала сумку, на голове каким-то чудом держалась непропорционально маленькая шляпка из похожего на кружево материала, но даже там были беспорядочно разбросаны зелененькие помпончики. Маленькие и глубоко посаженные глаза, прячущиеся в жирных складках век, смотрели на Эрику выжидающе и вопросительно — по-видимому, Ельна ожидала ответа.

— Да-да, это было не особенно весело.

Ельна покивала понимающе:

— Да, я как раз заходила за покупками к госпоже Розенгрен, она мне рассказала, что проезжала мимо и видела тебя и «скорую помощь» перед виллой Карлгренов, и мы тут же поняли, что, должно быть, произошло что-то ужасное. И потом, уйдя из магазина, я после обеда позвонила доктору Якобсону и услышала об этом трагическом событии. Да, но только в самых общих чертах, ясное дело. Врачи ведь такие немногословные, и это, конечно, надо уважать.

Она покивала с умным видом, как бы показывая, насколько сильно она уважает сдержанность доктора Якобсона.

— Молодежь и все такое. Неудивительно, что все интересуются, отчего так вышло, что за этим кроется. Лично я всегда считала, что она была какая-то уж слишком напряженная. Я знаю ее мать Биргит с давних пор, и она такой человек, у которого все нервы наружу, а яблоко от яблони недалеко падает. Ну и загордилась Биргит, конечно, чересчур. Вот когда Карл-Эрик получил хорошую руководящую работу в Гётеборге, так, вишь, Фьельбака их больше не устраивала — нет, им подавай большой город. Но что я тебе скажу: деньги счастья не приносят. Если бы они вырастили свою девчушку здесь, а не вырвали вместе с корнями, переехав в город, наверняка бы до такого не дошло. Я, между прочим, слышала, что они отправили бедную девочку в какую-то школу в Швейцарии, а что там делается в этих школах — все знают. Да уж, такие вещи остаются в душе на всю жизнь. До того как они переехали отсюда, она была настолько жизнерадостная и здоровенькая девчушечка, насколько только можно представить. А вы разве не играли вместе, когда были маленькими? Да-да, я вот как раз вспоминаю, что…

Ельна продолжала свой монолог, и Эрика, которая не видела конца-краю этому бедствию, начала лихорадочно искать способ закончить разговор, который принимал все более и более неприятный оборот. Когда Ельна сделала паузу, чтобы перевести дух, Эрика увидела свой шанс.

— Было ужасно приятно поговорить, но сейчас мне, к сожалению, надо идти, у меня очень много дел, как ты понимаешь.

Она изо всех сил постаралась изобразить на лице жалобное выражение и надеялась, что сможет заставить Ельну поменять уже наезженную колею.

— Да, само собой, дорогуша, как же я об этом не подумала, это, должно быть, для тебя особенно тяжко, потому что так близко к твоей собственной семейной трагедии. Ты уж извини меня, пожалуйста, старые люди — они иногда такие нечуткие.

После этой фразы Ельна расчувствовалась почти до слез. Эрика понимающе кивнула и поторопилась распрощаться; с облегченным вздохом она пошла дальше к магазину Евы, моля Бога, чтобы ей больше не попались любопытные местные дамы.

Удача ей изменила. С неумолимой неизбежностью ей пришлось столкнуться с пересудами множества экзальтированных фьельбакских дамочек, и Эрика осмелилась перевести дух, лишь когда магазин остался далеко позади и скрылся из виду. Но один из разговоров, который она услышала, не выходил у нее из головы: родители Александры приехали во Фьельбаку вчера поздно вечером и остановились в доме сестры Биргит.

Эрика положила покупки на кухонный стол и начала раскладывать еду. Вопреки всем ее благим намерениям в пакетах было совсем не так много совершенно необходимых вещей, которые она планировала купить, когда входила в магазин. Но если ей нельзя позволить себе немножечко вкусненького в награду за подобный день, то когда она вообще может себя порадовать? Как бы в подтверждение этому, у нее опять заурчало в животе, и она взяла двенадцать красных баварских кровяных колбасок и положила их на тарелку, закрутив двумя спиралями вроде булочек с корицей и не забыв сопроводить все это чашкой кофе.

Она чувствовала себя почти прекрасно, когда сидела и смотрела на хорошо знакомый вид за окном. Эрика все еще никак не могла свыкнуться с тишиной в доме. Ясное дело, она и раньше бывала дома одна, но это было совсем не то же самое. Тогда всегда кто-то находился поблизости, возникало ощущение, что кто-нибудь в любой момент может открыть дверь и войти, а теперь у дома словно пропала душа.

У окна лежала папина трубка и ждала, что ее набьют табаком. На кухне по-прежнему витал ее запах, но Эрика чувствовала, как день ото дня он становится все слабее и слабее.

Она всегда любила запах табака. Маленькой она часто сидела у отца на коленях, прижимаясь щекой к его груди. Дым от трубки пропитал всю папину одежду, и в мире детства Эрики этот запах ассоциировался с надежностью и добротой. Ее отношение к матери было более чем сложным: она не могла вспомнить ни одного раза за все эти годы, когда бы мать проявила по отношению к ней какие-нибудь эмоции: обняла, шлепнула, сказала что-то в утешение. Елси Фальк была твердой и жесткой женщиной, которая содержала дом в безупречном порядке, но никогда не позволяла себе получать удовольствий от жизни. Она была глубоко религиозна и, как очень многие на бохусландском побережье, выросла в поселке, где вся жизнь основывалась на проповедях пастора Шартау. И с самых, как говорится, пеленок она усвоила для себя, что земная юдоль — всего лишь долгое ожидание, а вознаграждение можно получить только потом, в другой жизни. Эрика часто задавала себе вопрос: как отец с его добродушием и смешливым складом ума сошелся с Елси? И как-то раз, когда Эрика стана уже подростком, она здорово разозлилась, и у нее вырвался этот вопрос. Отец совсем не рассердился, он просто сел рядом, обнял ее одной рукой за плечи и сказал, что ей не стоит так сильно осуждать мать. Глубоко верующим людям трудно показывать свои чувства другим — так сказал ей отец и погладил по щеке, красной от гнева. Тогда она его не услышала и осталась в полной уверенности, что он всего лишь пытался скрыть то, что для Эрики было совершенно ясно: ее мать никогда ее не любила. И этот груз, как багаж, она понесла с собой в дальнейшую жизнь.

Эрика решила поддаться внезапно возникшему у нее желанию пойти навестить родителей Александры. Потерять родителей очень тяжело, но все-таки это как-то определяется естественным ходом и порядком вещей. Потерять ребенка, должно быть, просто ужасно. К тому же когда-то они с Александрой были так близки, как только могут быть близки друг другу люди. Конечно, с тех пор минуло почти двадцать три года, но с Алекс и ее семьей связана большая часть ее светлых детских воспоминаний.